Дар волка. Дилогия (ЛП) - Энн Райс

— Вы думаете, что знаете, что мы собой представляем, но…

— Я знаю, чего вы собой не представляете, — перебил его Маргон. — Ложь не может проходить бесследно.

Наступила тишина. Двое, сидевшие в противоположных концах стола, прожигали друг друга яростными взглядами.

— Не исключено, — негромко произнес Элтрам, — что когда-нибудь мы научимся есть и пить по-настоящему.

Маргон покачал головой.

— В древности людям было известно, что призраки или боги — как их тогда называли — вкушают аромат пищи, которую сжигают во время жертвоприношений, — сказал он. — В древности люди знали, что призракам или богам — как их тогда называли — по нраву сырость, что они буквально расцветают под проливным дождем и любят лесные и полевые ручьи и пар, который поднимается над водой. От воды вы заряжаетесь электричеством, верно? Дождь, течение ручья, струя водопада… Если на могиле совершается возлияние, вы способны по колени погрузиться в эту жидкость.

— Я не призрак, — прошептал Элтрам.

— Но ни духи, ни призраки, ни боги, — добавил Маргон, — не могут ни есть, ни пить.

Элтрам ничего не сказал на это, лишь глаза его сверкнули болью и гневом.

— Стюарт, такие вот существа с незапамятных времен дурачили людей, — сказал Маргон, — приписывая себе всеведение, которым не обладают, и божественность, о которой не знают ровным счетом ничего.

— Маргон, прошу тебя… — негромко и очень мягко сказал Феликс. — Перестань.

Маргон снова покачал головой, но развел руками и уставился в огонь.

Ройбен же поймал себя на том, что смотрит на Лизу, которая неподвижно стояла возле камина, не сводя глаз с Элтрама. На ее лице нельзя было прочесть никаких эмоций, кроме, пожалуй, настороженности. А в мыслях у нее сейчас могло быть все что угодно.

— Маргон, — сказал Элтрам, — я расскажу Марчент все, что знаю сам.

— Вы научите ее пробуждать память о ее материальном «я», — ответил Маргон. — А это не что иное, как попятное движение — укрепление эфирного тела для воссоздания утраченного материального тела, возврата к материальному существованию.

— Оно не материально! — чуть заметно повысил голос Элтрам. — Мы не материальны. Мы облекаемся в тела, похожие на ваши, потому что видим вас, знаем вас и посещаем ваш мир, мир, который вы делаете из физической материи, но сами мы не материальны. Мы невидимый народ и способны являться и исчезать.

— Да нет же, вы вполне материальны, только материя эта особого рода, только и всего! — возразил, распаляясь, Маргон. — Вас раздирает желание быть видимыми в нашем мире, этого вы хотите больше всего.

— Это неправда, — ответил Элтрам. — Как же мало вам известно о нашем истинном существовании!

— Я вижу, вы раскраснелись, — колко заметил Маргон. — О, с каждым разом это удается вам все лучше и лучше.

— Стремиться лучше делать то, что умеешь, свойственно всем, — кротко ответил Элтрам, чуть ли не умоляюще взглянув на Маргона. — Почему мы должны отличаться в этом от вас?

Феликс с несчастным видом глядел в стол, не поддерживая ни одного из собеседников.

— Так что же? По-вашему получается, что лучше будет оставить Марчент дальше страдать, не понимая, что с нею происходит, — вмешался, потеряв терпение, Ройбен, — и надеяться, что она рано или поздно навсегда погрузится в дремотное состояние? Какая разница, как это назвать или что на этот счет думает наука? Ведь ее разум уцелел, так? Она Марчент, она здесь, и она страдает.

Феликс молча кивнул.

— Не исключено, что, пребывая в дремоте, она способна видеть небесные врата, — сказал Маргон. — Не исключено также, что, сосредоточившись на материальном аспекте своего бытия, она уже не сможет разглядеть их.

— Что, если эти врата ведут в небытие? — спросил Ройбен.

— Вот и мне так кажется, — подхватил Стюарт. — Белый свет — это вспышка от энергии, которая выделяется при дезинтеграции духа. Такие вот получаются врата на небеса. Ничего другого мне в голову не приходит.

Ройбен зябко поежился.

Маргон посмотрел через длинный стол на Элтрама, который, прищурившись, рассматривал его так, будто пытался разглядеть в нем что-то такое, для чего у него не находилось слов.

Сергей, молча слушавший всю эту перепалку, громко и очень красноречиво вздохнул.

— Знаете, что я думаю? — спросил он. — Я думаю, что этой ночью мы уедем отсюда — Маргон, я и волчата. Уедем на охоту. Феликс останется заниматься подготовкой к празднику. А Элтрам и Лесные джентри — своими делами.

— По-моему, прекрасная идея, — отозвался Феликс. — Вы и Тибо увезете отсюда ребятишек. Пусть поохотятся вдосталь. А вы, Элтрам, знаете, что, если вам понадобится от меня какая-то помощь, — я всегда к вашим услугам.

— Вы знаете, что мне нравится, — улыбнулся Элтрам. — Позвольте нам поужинать с вами, Феликс. Пригласите нас в свой дом. Усадите за стол.

— Поужинать… — фыркнул Маргон.

Феликс кивнул.

— Наши двери открыты для вас, мой друг.

— Мне тоже кажется, что увезти мальчиков отсюда — очень хорошая мысль, — сказал Элтрам. — Пусть Ройбен уедет. Тогда у нас будет гораздо больше возможностей найти взаимопонимание с Марчент.

Он медленно поднялся, отодвинув кресло ногами и не опираясь руками ни на стол, ни на подлокотники. Ройбен обратил на это внимание и в очередной раз изумился росту Элтрама. Шесть футов шесть дюймов, прикинул он. В нем самом было шесть футов три дюйма, Стюарт был выше его ростом, а Сергей — еще немного выше.

— Благодарю за то, что вы пригласили нас, — сказал Элтрам. — Вы не представляете себе, насколько высоко мы ценим вашу благосклонность, ваше гостеприимство и само ваше приглашение в дом.

— Интересно, сколько Лесных джентри сейчас находится в этой комнате? — вновь вступил в разговор Маргон. — Сколько вас шляется по дому? — Он совершенно откровенно грубил. — Интересно, намного ли лучше вы видите, когда лепите для себя материальное тело, когда напитываете элементарные частицы своими слабыми электрическими полями и сужаете поле зрения до тех пределов, которые допускают эти изумительные зеленые глаза?

Элтрам опешил. Он отступил от кресла, продолжая смотреть на Маргона и мигая при этом, как будто Маргон излучал ослепительный свет. Потом свел руки за спиной.

Ройбену показалось, что Элтрам что-то прошептал — совершенно беззвучно.

Послышались негромкие частые хлопки, по комнате пронесся ветерок, заставивший заметаться огоньки свечей и пламя в камине, а потом вокруг снова сомкнулась полутьма, в которой постепенно проступало множество человеческих фигур. Ройбен, отчаянно моргая, смотрел по сторонам и пытался разглядеть их яснее, но они проявлялись сами собой — множество женщин с невероятно длинными волосами, и детей, и мужчин в таких же замшевых нарядах, как и у Элтрама, большие, маленькие, среднего роста, самые разные; они уже заполнили всю комнату и находились и перед Ройбеном, и за спиной Ройбена, и по сторонам, и в углах.

У Ройбена закружилась голова, он ошалел от суеты, жестов, неразборчивого шепота множества голосов, сливавшихся в ровный гул, похожий на жужжание насекомых вокруг цветочной клумбы в разгар лета, он пытался уловить ту или иную из мелькавших перед ним бесчисленных деталей — длинных огненно-рыжих волос, белокурых волос, седых волос, взглядов, чуть ли не физически сталкивающихся над столом, испуганно трепещущие огоньки свечей и даже руки, прикасающиеся к нему, похлопывающие его по плечам, треплющие его щеки, гладящие его по голове. Ему казалось, что он вот-вот лишится чувств. Все, что он видел, казалось вполне материальным, живым, и все же с каждым мгновением пульсация окружающего ускорялась, как будто стремилась к некоему апофеозу. Стюарт, сидевший напротив него, сдвинув брови и приоткрыв рот в беззвучном стоне, одурело крутил головой.

Маргон вскочил на ноги и озирал происходившее яростным взглядом. Похоже, он никак не ожидал встречи с таким количеством Лесных джентри. Они загородили от Ройбена Лизу, но он видел Феликса, который улыбался — персонально! — многим из Лесных джентри, одобрительно кивал, а толпа становилась все плотнее и плотнее, постепенно выталкивая передних все ближе к сидевшим за столом хозяевам дома, так что уже можно было явственно рассмотреть в свете свечей их лица, лица самых разных типов и цвета кожи — североевропейские, азиатские, африканские, средиземноморские; Ройбен не мог бы точно определить их расовую принадлежность и угадывал лишь интуитивно — все походили манерами и одеждой на жителей глухой сельской провинции, но казались одинаково доброжелательными. Ни на одном лице он не заметил ни недоброжелательности, ни даже любопытства или какой-то навязчивости; они были в большинстве своем скорее вялыми и маловыразительными. Из толпы доносились негромкие смешки, выделявшиеся на звуковом фоне, будто нарисованные тонким пером, и тут же он снова осязал прикосновения стоявших вокруг, а напротив две фигуры склонились и расцеловали Стюарта в обе щеки.