Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

Об этом же пишет в стихотворении «Сухарева башня» и М. А. Дмитриев.

Историк Москвы И. М. Снегирев, не имея документальных материалов о строительстве Сухаревой башни Петром I, осторожно пишет в статье о ней, напечатанной в 1842 году: «башня прослыла Сухаревою в память этого полка, верного престолу государеву», но не говорит о постройке башни Петром I.

Однако с середины XIX века и до сегодняшних дней популярные статьи и очерки о Сухаревой башне начинаются рассказом об оригинальной форме благодарности Петра I стрельцам Сухаревского полка.

Даже нашелся документ, подтверждающий это, — памятная доска на башне.

«Старая подпись о том возвещает потомству», — утверждает в своем стихотворении М. А. Дмитриев.

Однако достоверность того, что именно об этом возвещает «старая подпись», основывалась только на доверчивости москвичей.

Каждый москвич, идя мимо Сухаревой башни, видел мраморные доски с надписями, укрепленные на ней. Правда, прочесть, что написано на досках, было затруднительно: висели они высоко, да и надписи были сделаны старинным, непривычным для москвича XIX века шрифтом. Так что оставалось поверить поэту на слово, впрочем, он и сам, по-видимому, был уверен, что на досках написано именно об этом.

П. В. Сытин, крупнейший москвовед первой половины XX века, в своей брошюре «Сухарева башня», написанной и изданной в 1926 году, повторил общепризнанную версию. В более же позднем своем труде «История планировки и застройки Москвы» (1950 г.), книге специальной и малотиражной, а потому практически неизвестной широкому читателю, он придерживается иного мнения, к которому пришел после более внимательного изучения памятной доски и исторических документов. «Несомненно, эти доски и надписи на них, — пишет Сытин, — должны были сохранить для потомков время и место строения каменных палат, с воротами и башнею, а также имена лиц, начальствовавших тогда над 2-м Стрелецким полком, здесь расположенным и несшим на башне сторожевую службу. Полк, по имени полковника, назывался также Сухаревым полком, а местность его стоянки — Сухареве. Естественно, что и Сретенские ворота Земляного города, построенные Петром в виде каменной башни, стали называть Сухаревой башней. Но И. М. Снегирев и другие дореволюционные историки создали легенду, что Петр построил башню в честь Л. П. Сухарева, на память об его с полком услуге во время борьбы Петра с Софьей в 1689 году. Эта легенда ни на чем не основана, так как, во-первых, из приведенной выше надписи на воротах башни отнюдь нельзя вывести, что башня построена в честь Сухарева или в память об его подвиге; во-вторых, в изданном Петром I указе о наградах за Троицкий поход Л. П. Сухарев получил весьма скромную награду, сравнительно с другими („поместного по 250 четвертей, денег по 30 рублей“. — В. М.), чего не могло бы быть, если бы Петр так высоко ставил его заслугу, что увековечил ее даже грандиозным даже по тому времени памятником».

При финансовом участии какого-либо лица, а тем более государя в памятной надписи на постройке обязательно указывалось: «пожаловал», «даровал», «иждивением такого-то». Такого указания в тексте памятной доски на Сухаревой башне нет, зато текст совершенно определенно свидетельствует, что строительство шло на средства Стрелецкого приказа и что царь не демонстрировал никакого особо теплого отношения к полковнику Лаврентию Панкратьеву сыну Сухареву.

Таким образом, П. В. Сытин пришел к выводу, что утверждение, будто Сухарева башня была построена Петром I в честь полковника Сухарева и в память его услуги царскому дому, не имеет документального подтверждения и является легендой.

Итак, рассказ о Сухаревой башне как воплощенной в камень императорской благодарности — легенда.

Но любая легенда, как бы она ни обращалась вольно с исторической действительностью, всё равно имеет своим источником конкретный исторический факт и конкретные события.

Действительно, был в истории Сухаревой башни такой факт, когда ее обитатели продемонстрировали свою верность императору, произошло это в опаснейший для него момент, и они оказались тогда единственными в государстве его подданными. Совсем как в легенде.

Но произошло это не в конце XVIII века при Стрелецком бунте, а в последний год первой четверти XIX века, когда восстали дворяне-революционеры — декабристы и трон пошатнулся не под Петром, а под Николаем I.

Интересна история формирования легенды.

Можно определить достаточно точно время, когда Сухарева башня стала связываться с именем Петра. В 1817 году в «Записке о московских достопримечательностях» Н. М. Карамзин пишет, что ее «строил… верный стрелецкий полковник Сухарев». Конечно, знай Карамзин версию о Петре I как ее строителе, он наверняка сказал бы об этом.

Семнадцать лет спустя в очерке 1834 года «Панорама Москвы» М. Ю. Лермонтов связывает Сухареву башню исключительно с именем Петра: «имя Петра начертано на ее мшистом челе». Значит, между написанием этих литературных произведений произошло событие, которое накрепко связало имя Петра I с мифологией Сухаревой башни.

Восстание декабристов в Петербурге 14 декабря было подавлено, мятежные войска рассеяны, и тем же вечером начались аресты его руководителей. Однако Николай I был далек от мысли о полной победе. Он полагал, что теперь наступает очередь Москвы и что московские мятежники, учтя ошибки петербургских, имеют полную возможность успеха.

На следующий день, 15 декабря, Николай приказал закрыть все петербургские заставы для выезда и отправил в Москву генерал-адъютанта графа Комаровского с манифестом о своем вступлении на престол прародителей и распоряжением о приведении Москвы к присяге. Кроме того, Комаровский вез собственноручное письмо Николая московскому военному генерал-губернатору Голицыну, в котором новый император писал: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

«Принимая пакет к московскому военному генерал-губернатору, — пишет в своих воспоминаниях Комаровский, — я спросил у государя:

— Ваше величество, прикажете мне тотчас возвратиться?

Император со вздохом мне сказал:

— Желал бы, но как Богу будет угодно».

Николай был прав, предполагая, что в Москве может быть нечто подобное петербургским событиям: 15 и 16 декабря московские декабристы обсуждали возможность военного выступления.

Комаровский прискакал в Москву 17 декабря. «Губернатор, — пишет он, — сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал».

Распространившийся по Москве слух о восшествии на трон Николая I поначалу у московского генерал-губернатора князя Голицына вызвал сомнение в его достоверности, поскольку уже была принята присяга его старшему брату Константину. Но в то же время и встревожил, потому что вполне возможен был в нестабильное время междуцарствия государственный переворот.

В связи с привезенным повелением Николая I генерал-губернатор Голицын приказал приступить к принятию в Москве присяги новому императору в 8 часов утра 18 декабря и начать, как полагается, церемонию присяги в Успенском соборе высшим чинам, в других церквах и присутствиях всем остальным служащим.

Но тут стало известно, что в Москве, в нарушение правил и обычаев, присяга уже началась ночью 16 декабря до официального получения манифеста, и ее приняла Московская команда Сухаревой башни.

Об этой присяге много говорили в Москве. И сами члены команды, и митрополит Филарет, посчитавший даже необходимым написать о ней, и генерал-губернатор, и чиновники — все рассказывали и пересказывали любопытствующим подробности произошедшего, выражали свои чувства, высказывали оценки и соображения. Одним словом, об этом событии знала и толковала вся Москва.

Манифест о восшествии на престол и присяге рассылали из Петербурга несколько ведомств, в том числе Адмиралтейство. Его курьер достиг Москвы первым и вручил манифест начальнику Московского отделения Адмиралтейства, пребывающей в Сухаревой башне. Манифест требовал немедленного исполнения приказа, то есть приведения к присяге. Священник Троицкой в Листах церкви, который должен был провести присягу, несмотря на позднее время (было уже за полночь), поехал к митрополиту Московскому Филарету просить разрешение на проведение присяги. Митрополита разбудили, он с сомнением выслушал священника и велел прислать манифест, чтобы удостовериться в его существовании. Священник отправился за манифестом, Филарет же послал записку о его странном визите генерал-губернатору и спрашивал, как ему поступить.

«Странно было начать провозглашение императора с Сухаревой башни», — объяснял Филарет позже свои сомнения. Присяга обычно начиналась с главного храма России — кремлевского Успенского собора. Тем временем священник вернулся с печатным манифестом, оформленным, как положено, не вызывающим никаких сомнений в его подлинности, и митрополит разрешил проводить присягу. По уходе священника Филарет получил ответ от генерал-губернатора, который писал, что он манифеста не получал и, по его мнению, следует отказать начальнику Московского отделения Адмиралтейства в его просьбе. Но митрополит уже не мог последовать совету генерал-губернатора: в Сухаревой башне служащие Московского отделения Адмиралтейства первыми в Москве присягнули императору Николаю I.