Те, кого мы любим - живут - Виктор Шевелов

— Вот тебе, вот тебе за гвозди, чтоб не, совал носа, куда не надо... — цедил сквозь зубы Ионел. — А теперь за другое, — и так поддал под бок Спиридону, что у то­го перехватило дыхание. — Врешь, притворяешься, крыса!

Спиридон и молил, и плакал, и стонал. Мокрое лицо его вспухло и расползлось, красное и противное.

— Говори, кто разбил динамо-машину? Не может такого быть, чтоб ты не знал. — Ионел скрутил на его груди рубашку. — Ну, чего молчишь?

А Спиридон в самом деле не мог произнести ни сло­ва. У него даже во рту пересохло, язык отнялся, глаза от страха омертвели. Ионел сильнее придавил Спири­дона к земле, правой рукой-перехватил ему горло.

— Все скажу, все скажу... — залепетал Спиридон. — Это я. Это я. Тата мне за это картуз новый купил.

Ионел не поверил тому, что услышал. Он теперь сам испугался от неожиданности. Но заставил Спиридона повторить все сначала. Спиридон слово в слово все пере­сказал. Ионелу стало противно. Прикоснулся он к Спиридону и, казалось, влез в липкую грязь, которую уже ничем не смыть.

— Уйди! — встав на ноги, брезгливо сказал Ионел.

Живой как ртуть Спиридон взвился с земли, схва­тил валявшийся рядом картуз и, прижимая его к груди, пустился наутек, сверкая голыми пятками.

11

В послеобеденное время вся детвора лагеря труда и отдыха высыпала на школьный двор. Просмоленные солнцем, полные здоровья и энергии, ребята звоном звенели, половодьем разливались голоса далеко по доли­не, где мостились в густых садах белые глинобитные дома. Двор школы большой, есть где разгуляться. Ре­бята гоняли в футбол, играли в городки, в лапту, кто во что горазд. Двор, казалось, кипел от множества ре­бячьих лиц и подвижных, как маленькие рыбки, голоно­гих девчонок.

Ионел стоял в воротах и так ловко брал мяч, что приводил в восхищение всех футболистов. Даже Ан­дриеш, который защищал ворота другой стороны зави­довал ему. Ионелу за каждый ловко взятый мяч апло­дировали болельщики, стайкой теснившиеся около во­рот; тут же стояли Нина Андреевна, дежурившая в тот день от учителей по лагерю, директор школы и еще две учительницы. Ионел расцветал от счастья. Жизнь его теперь переменилась: он и силы набрался, и не чужой никому, и на душе до слез весело. Спиридона Ионел за­ставил пойти к Нине Андреевне и рассказать слово в слово, как он ему, Ионелу, рассказывал, когда и по чьему наставлению разбил электрическую машину. Ионел сдержал все-таки слово, данное Нине Андреевне, и от этого было хорошо и легко. А что касается гвоздей, то завтра воскресенье, и отец их обязательно вернет. «Раз занимал, то вернет!» — отмахнулся от набежавшей мысли Ионел и тут поймал труднейший мяч. Сам уди­вился, как смог сделать это. Рядом стоявшие девчонки завизжали. Нина Андреевна одобрительно кивнула ему головой. У нее, как спелые сливы после дождя, черные глаза. Смеются они — и ничего нет роднее на свете.

— Гляди, ребята, — крикнул кто-то, — поп идет!

Ионел оглянулся. От школьных ворот шел его отец.

Под рукой у него ящик с гвоздями. Первая мысль, ко­торая пришла Ионелу, — это броситься к отцу и увести его отсюда прежде, чем он успеет что-нибудь сказать. Но он тут же отказался от этого, заметив, что отец дер­жит путь к директору школы. Страшная догадка обо­жгла Ионела. Но он еще не верил.

Штефана плотной стеной обступили ребята. С ног до головы он был одет в черное. Во всем дворе вдруг на­ступила тишина. Отец, подойдя к директору и учителям, поклонился им и поставил перед ними на землю ящик с гвоздями.

Любопытные ребята, теснясь, лезли друг на друга.

— Вот полюбуйтесь, чему вы учите наших деток. Воровству, — спокойно и громко произнес Штефан, об­ращаясь к директору. — Комсомолия. Пионерия. Как петлю, галстуки детям понацепляли. А толку на копей­ку. Ионел раньше, бывало, пуху куриного с чужого дво­ра не унесет. А как отлучили вы его от дома, от отца и матери родной, в лагеря свои запрятали — вот и резуль­тат. Принес он ящик гвоздей и говорит: «Вот, тата, на хозяйстве пригодится, спрячь». Я ну его журить. А он мне толкует: в школьном хозяйстве ничего своего, мол, нет, все общее. Брать можно, не греша. Так что подоб­ру-поздорову возьмите ваши железки и отдайте мне моего сына! Не хочу, чтобы он до конца вором и разбой­ником рос. Вон бедного Спиридона как он избил! И ни­кто ему и слова не сказал. А Спиридона из школы исклю­чили. Не человек — зверь растет. Вот какие у вас по­рядочки.

Школьный двор точно вымер: ни звука, ни шороха. Даже те ребята, которые только что восхищались, как ловко на воротах стоял Ионел, теперь со страхом дума­ли: «Ионел — вор», — и брезгливо косились на него. Андриеш, полюбивший Ионела как родного брата, чуть не заплакал: неужели он ошибся в нем?

— Ионел, это наши гвозди? — спросил директор школы.

— Наши, — коротко ответил Ионел, еще ничего не понимая и дрожа всем телом.

— А почему они оказались у твоего отца?

Ионел молчал. Штефан ухватил его за руку:

— Пойдем отсюда, сынок, от греха! Пойдем! Пусть простят нас люди добрые. Гвозди мы им вернули, но в семью их мы больше не ездоки. Хватит, научены. Пусть плохо по-старинке жить, зато без воровства. Бы­вайте здоровы, люди добрые, и вы, детки. — Штефан опять поклонился и, не выпуская руки Ионела, напра­вился со двора.

— Неправда все! Неправда все! — сквозь слезы закричал вдруг Ионел и с силой вырвал руку. — Это он все сам так подстроил. Я не вор! Я не вор, Нина Ан­дреевна, не вор!—и, обхватив обеими руками голову, упал на землю. — Я не вор!..

Ионел забился в припадке.

Нина Андреевна протолкалась вперед и сурово ска­зала Штефану:

— Уйдите!

12

Солнце, закатившись за холм, сполохами отсвечива­ло на вечернем небе. Затихла, присмирела в преддверии ночи земля. Лощины гнали прохладу и неприметно бро­сали пахучую росу на поблекшее разнотравье и вино­градники. Село дымило печными трубами.

Собрав в маленький узелок немудреные пожитки, Ионел и его мать решили навсегда уйти от отца. У них нигде не было родственников. Но все-равно — оба так решили — без отца, бабы Степаниды и их дома будет лучше. И отправились куда глаза глядят. Мир не без добрых людей, приютят. Минуя путаные, узкие улочки, выбрались они на окраину села. Впереди лежала широ­кая укатанная дорога. У обочины дороги стоял белый дом под красной черепичной крышей.

Мать, прощаясь с селом, поклонилась до земли. На глаза набежали непрошеные слезы.

— Погляди, какой красивый дом под черепицей,— оказала она Ионелу, чтобы хоть как-нибудь заглушить в себе тоску и слезы.

— Неужели не знаешь, мама? Это же тетки Иляны дом. А вон, видишь, два клена у крыльца? То мы с Андриещем их посадили.

Клены росли по обеим сторонам дорожки, ведущей к крыльцу. Их густые, кудрявые кроны уже были при­хвачены дыханием близкой осени. Подсвеченные вечер­ней зарей, их листья и впрямь казались выкованными из красного золота. Пусть течет половодьем время, бьют се­дые морозы, метут землю суровые ветры — кленам стоять: родились они волею крепкой человеческой дружбы.

Ионел, сняв шапку, молча прижал ее к груди, и, не отрываясь, глядел на золотые клены.

— Ты говоришь, Ионел, вы их, эти клены, с Андриешем посадили? — спросила мать.

Ионел кивнул головой.

— Тогда нам незачем дальше идти, сынок. Свернем с дороги, постучим в этот дом, он откроет нам дверь. Только у добрых людей может приняться и так разра­стись дерево.

И дверь, открылась. Андриеш назвал Ионела своим братом.

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

1

Андрей Самойлов и Петька Курочкин — старые. друзья. Так, по крайней мере, считают они сами. Правда, обоим вместе исполнилось только двадцать пять лет и срок их дружбы не превышает трех месяцев. Но разве в этом дело?

По характеру Андрей и Петька разные люди. Ан­дрей — молчалив и спокоен, Петька — задирист и вспыльчив. И внешне они разные: Андрей высок и худо­щав, Петька коренаст и плечист. Андрей аккуратен, на нем ладно сидит серый костюм, всегда сверкающие бо­тинки й белоснежная рубашка застегнута на все пуго­вицы, Петька, напротив, не уделяет большого внимания одежде. Он носит спортивную «бобочку» с застежкой-молнией, брюки гладить не любит и ботинки не слиш­ком часто чистит.

Учатся они оба в пятом классе. Против фамилии Андрея в журнале стоят одни пятерки. Зато Петька слывёт «кадровым троечником». Секрета их дружбы никто не может разгадать. О том, что их связало, знают только они сами.

— Надо же было так поздно родиться! — вздохнул как-то Петька. — Вот жили же Павка Корчагин, Олег Кошевой, Сережка Тюленин.

Андрей задумчиво глядел в одну точку.

— Это, брат, точно, — продолжал Петька. — В скуч­ное время мы с тобой живем. Развернуться негде. Ну какие тут могут быть подвиги, какие? Знай только — учись.