Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит

Оттуда по винтовой лестнице они поднялись на широкий балкон, который выходил на императорский дворец и крыши Уммаоса.

Вероятно, адское пиршество и увеселения продолжались несколько часов, ибо день клонился к закату и солнце, скрывшееся за дворцом, окрасило бескрайние небеса кровавыми лучами.

– Узри же, – промолвил Намирра и добавил неведомое слово, что извлекло из камней дворца звук, подобный гонгу.

Балкон слегка накренился, и Зотулла заметил поверх балюстрады, что крыши Уммаоса у него под ногами стремительно уменьшаются. Балкон взмыл на немыслимую высоту, и император смотрел поверх куполов собственного дворца на дома, возделанные поля, пустыню и громадное солнце, низко зависшее над ее краем. У Зотуллы закружилась голова; он ощутил холодное дуновение верхних небес. Еще одно слово Намирры – и балкон перестал подниматься.

– Смотри хорошенько, о Зотулла, – сказал некромант, – смотри на империю, которая была когда-то твоей, но больше твоей не будет. – Намирра простер руки к закату и притаившимся за ним безднам и произнес двенадцать погибельных имен, после чего воззвал: – Гна падамбис девомпра тунгис фуридор аворагомон.

Черные громовые тучи немедленно закрыли солнце. Облака на горизонте приняли форму громадных монстров, чьи головы и ноги отчасти напоминали головы и ноги жеребцов. Встав на дыбы, те затоптали солнце, как потухший уголек; во весь опор, словно на ипподроме Титанов, кони понеслись к Уммаосу. Приближению их предшествовал низкий смертоносный грохот, земля содрогалась под их копытами, и Зотулла понял, что это не облачные кони, но кони из плоти и крови, необъятные, как космос, готовые скакать по земным просторам. Отбрасывая тени на много лиг впереди себя, кони летели в Ксилак, будто одержимые дьяволом, а их ноги, словно горные утесы, обрушивались на дальние оазисы и пограничные города.

Подобные многобашенному шторму, нависли кони над миром, и мир проваливался в бездну, кренясь под их тяжестью. Неподвижный, словно обращенный в мрамор, Зотулла наблюдал за разрушением своей империи. И все ближе были гигантские жеребцы, мчавшиеся с немыслимой скоростью, и все громче грохотали их копыта, стиравшие с лица земли зеленые поля и плодоносящие сады, что раскинулись на много миль к западу от Уммаоса. И вставала их тень, мрачная тень затмения, пока не накрыла город; и, взглянув вверх, император узрел их глаза между землей и зенитом, зловещие светила, что сияли из кучевых облаков.

В сгущающемся мраке император услышал голос Намирры, который, перекрикивая грохот, возопил с безумным торжеством:

– Знай, Зотулла, что я призвал боевых коней Тамогоргоса, повелителя бездны! И они растопчут твою империю, как некогда твой жеребец растоптал нищего мальчишку по имени Нартос. Знай, этим мальчишкой был я! – И глаза Намирры, наполненные хвастливым безумием и ненавистью, горели, как зловещие звезды в роковой час.

Для охваченного ужасом Зотуллы слова колдуна были не больше, чем визгливые вопли, обертоны тлетворной бури; он их даже не расслышал. Разнося на куски прочные крыши, сокрушая в пыль могучую каменную кладку, копыта жеребцов обрушились на Уммаос. Прекрасные купола храмов были разбиты, как ракушки галиотисов, надменные особняки втоптаны в грязь, словно тыквы; и дом за домом жеребцы расплющили город в лепешку со звуком, напоминающим грохот молотов по наковальням циклопов и гул рушащихся миров. Внизу, на темных улицах, люди и верблюды носились, как обезумевшие муравьи, но спасения не было. Неумолимо опускались и поднимались копыта, пока половина Уммаоса не превратилась в руины и на город не опустилась ночная тьма. Дворец Зотуллы лежал в развалинах. Между тем передние ноги скакунов очутились на уровне балкона Намирры, а их морды зависли в вышине над балюстрадой. Казалось, кони вот-вот встанут на дыбы и растопчут дом некроманта, но неожиданно они расступились; на западе разлилось печальное сияние, и жеребцы пронеслись мимо, топча ту часть города, что лежала к востоку. А Зотулла с Обексой и Намирра остались разглядывать руины, напоминавшие усеянную обломками мусорную кучу, и слушать грохот копыт, удалявшийся на восток.

– Что за дивное зрелище, – промолвил Намирра. Затем, повернувшись к императору, со злобой добавил: – Впрочем, не воображай, будто я с тобой расквитался и погибель обошла тебя стороной.

Балкон опустился на прежнюю высоту, но все еще возвышался над руинами. Намирра схватил императора за локоть и повел во внутренние покои, а Обекса молча последовала за ними. Сердце Зотуллы было сокрушено бедствиями, а отчаяние, словно инкуб, давило на плечи, как давит оно на плечи того, кто блуждает в краю проклятой ночи. Он и не заметил, что на пороге его разлучили с Обексой и подручные Намирры, призраками возникшие из пустоты, потащили девушку вниз по лестнице, заткнув ей рот своими истлевшими одеяниями.

Эту комнату Намирра использовал для самых нечестивых обрядов и алхимических превращений. От ламп падали шафранно-алые, как демонский ихор, лучи, освещая алудели и тигли, черные атаноры и перегонные кубы, о назначении которых не догадывался никто из смертных. Колдун нагревал в перегонном кубе темную жидкость, отливающую холодным звездным светом, пока Зотулла оглядывался, толком ничего не видя вокруг. Когда жидкость забурлила и от нее, закручиваясь в спираль, начал подниматься пар, Намирра отцедил ее в железные кубки с золотой оправой и один протянул императору, другой оставил себе. Затем строго обратился к Зотулле:

– Я повелеваю тебе выпить эту жидкость.

Зотулла, опасаясь, что в кубке яд, медлил. Колдун, смерив его убийственным взглядом, воскликнул:

– Боишься последовать за мной?! – и поднес кубок к губам.

Император выпил, словно принуждаемый ангелом смерти, и тьма окутала его чувства. Но прежде, чем тьма стала непроглядной, он успел заметить, что свой кубок осушил и Намирра. Казалось, что после невыразимой агонии император умер, душа его воспарила, и он снова увидел комнату, но бестелесными глазами. Развоплощенный, он стоял в шафранно-малиновом свете, а его мертвое тело лежало рядом; неподалеку на полу распростерся Намирра и валялись кубки.

Император наблюдал странные вещи: его тело шевельнулось и поднялось с пола, в то время как тело некроманта осталось лежать недвижимо. Зотулла смотрел на свое лицо и фигуру в коротком плаще из лазурной парчи, расшитой черными жемчужинами и бледными рубинами; его собственное тело двигалось, и только в глазах горел чужой темный огонь и сверкала злоба. И хотя у Зотуллы не было ушей, он услышал, как устами его тела злобный голос Намирры промолвил:

– Ступай за мной, бездомный призрак, и делай так, как я тебе велю.

Невидимой тенью Зотулла последовал за колдуном; вдвоем они спустились в пиршественную залу, подошли к алтарю и закованной в доспехи статуе Тасайдона, перед которой, как и прежде, горели семь светильников в виде лошадиных черепов. На алтаре у ног Тасайдона,