В сердце Антарктики - Эрнест Генри Шеклтон

Около этого времени заметили на горизонте скалистый мыс, который приняли за мыс Иризар, находящийся, как нам было известно, уже неподалеку от глетчера Дригальского. И на самом деле, на горизонте появилась узкая полоска, которая представляла собой, без сомнения, выдвинутый на восток в море конец этого знаменитого и, как позднее оказалось, ужасного глетчера.

19 ноября мы опять с большим трудом тащили сани по щиколотку в глубоком снегу, перемежавшемся с полосками кашеобразного соленого льда, с поверхности которого недавно стаяли «ледяные цветы». За целый день продвинулись лишь на три километра, причем совершенно выбились из сил.

На следующий день, 20 ноября, испытывая недостаток мяса, пополнили свою кладовую: убили самку тюленя и тюлененка. Под вечер, когда остановились, я прошел к обрыву, находившемуся в трех километрах; до мыса Иризар оставалось отсюда еще около десяти километров. Скалы в этой части берега были сложены грубым гнейсовым гранитом, образцы которого я взял. Обрыв, высотой около 30 метров, состоял из гнейса, над которым виднелся покров изрезанного трещинами глетчерного льда, толщиной около 20–25 метров. У подножья обрыва между морским льдом и береговым была широкая приливная трещина – такой ширины, что через нее трудно было перебраться. Весь берег буквально кишел тюленями и их детенышами; на протяжении примерно 300 метров их было свыше полусотни.

На расстоянии в три километра палатку, конечно, не было видно. При возвращении, как и в других подобных случаях, пришлось определять направление преимущественно по собственным следам.

21 ноября тащиться с санями было столь же тяжело – соленый снег на поверхности растаял, и морской лед был также вязким. Смогли сделать лишь 4,2 км.

22 ноября, огибая небольшой выступающий в море глетчер метров 10–12 высотой, мы получили возможность хорошо рассмотреть мыс Иризар и ледяной барьер Дригальского.

23 ноября поднялась небольшая снежная метель, но мы продолжали идти вперед, так как не могли больше терять времени. Около 3 часов метель улеглась, и с плоскогорья начал дуть не особенно сильный западный ветер. Вечером, после того как поставили палатку и поужинали, я отправился опять осмотреть берег, находившийся в полутора километрах. И здесь преобладающей горной породой был гнейсо-гранит с большими беловатыми прожилками гранитового аплита[119]. На небольших участках, покрытых песком и гравием, а также кое-где в трещинах гранита, рос ярко-зеленый мох. Поверх обрыва виднелся покров из голубого глетчерного льда. Вырубая ледорубами ступени я полез наверх, чтобы добыть пресного льда для кухонных надобностей. Уже почти достигнув верха обрыва, я нечаянно поскользнулся и покатился вниз. Впрочем, мне удалось остановиться, зацепившись задним концом ледоруба. Я только порезал руки и получил несколько ушибов, но серьезных повреждений не было. Весь лед здесь имел горьковатый вкус. Очевидно, в бурную погоду, когда море летом открыто, брызги с моря долетали до верха мыса и просолили лед морской солью. Наконец, мне удалось достать пресного льда в виде больших ледяных сосулек, свисавших с выступающего карнизом края глетчера. С этими сосульками и геологическими образцами я побрел назад в лагерь.

24 ноября с плоскогорья дул сильный пронизывающий западно-юго-западный ветер. Позже, около 2 часов утра ветер утих и к 9 часам температура поднялась до —6,7 °C. Мы все очень страдали от недосыпания и хотя поверхность снега была теперь лучше, чем раньше, все же страшно устали тащить сани. Наш трехспальный мешок, в котором каждый более или менее плотно прижат к двум другим сотоварищам, когда все храпят и толкают друг друга во сне, причем каждый, проснувшись, находит, что его сильнее толкали, чем он сам толкал, не может дать сколько-нибудь полного отдыха. Нам не раз приходилось горько раскаиваться в том, что взяли такой мешок, а не три обыкновенных. В этот день спали вечером немного дольше обычного.

Ранним утром 25 ноября мы проснулись отдохнувшими. Интересно было наблюдать перед завтраком напряженное выражение лица дежурного по питанию, сидевшего, уткнув нос, в наружную крышку алюминиевой кухни, чтобы уловить первое мгновение, когда пахнёт восхитительным ароматом, возвещающим, что чай во внутреннем котелке начал кипеть. Едва услышав запах чая, дежурный немедленно отвинчивал медный клапан для спуска воздуха и тушил примус, чтобы экономить керосин.

26 ноября, обернувшись назад и взглянув на скалистый мыс, где я собирал образцы гранита и мха, мы заметили, что он не часть континента, а небольшой остров. Этот день был одним из памятных дней нашего путешествия: мы достигли большого скалистого мыса, который в то время считали мысом Иризар. Впоследствии, однако, наблюдения показали, что к тому времени мы уже миновали мыс Иризар; по всей вероятности, этим мысом был только что упомянутый островок.

Продвигались мы довольно быстро, так как идти приходилось по хорошей поверхности, состоявшей из смерзшегося блинчатого льда, почти свободного от снега. Пока Маккей занимался охотой на тюленя, мы с Моусоном поднялись на скалистый мыс, карабкаясь сперва по скалам, затем по глетчерному льду, и оказались примерно на высоте 180 метров над уровнем моря. Порода, которой сложены были скалы, представляла собою гранит красивого красного цвета, пронизанный широкими жилами какой-то черной породы, по-видимому, щелочного характера – фонолитов[120] или тингуаитов.

С высоты, где мы находились, можно было любоваться великолепным видом, расстилавшимся к северу. В нескольких километрах от берега, на поверхности морского льда мы увидели огромный айсберг, вмерзший в лед и как раз находившийся на пути, которым нам предстояло идти следующий день. К северо-западу виднелся проход Гейки, а за ним насколько хватал глаз простирался гигантский ледник Дригальского. Позади этого ледника виднелся ряд скалистых холмов, – один из них представлял собой, по всей вероятности, гору Неймайер. Дальше к северу от нее было видно несколько гор, но отдаленность расстояния и туман на горизонте не позволяли различить между ними очертания горы Нансена. Очевидно, ледник Дригальского ограничивается с севера крутым обрывом ряда соединенных между собой темных скал. Рассмотрев в бинокль поверхность этого ледника, мы ощутили немалое беспокойство – она была совсем иного строения, нежели поверхность ледника Норденшельда. На ней были ясно видны зубчатые ребра весьма сильно развитых трещин и высокие гребни льда, разделенные глубокими впадинами или провалами. Вид этот вызвал в моем уме представление о чешуйчатом драконоподобном чудовище и заставил вспомнить строки из Мильтона[121], приведенные выше. «Чешуйчатый ужасный хвост» не казался привлекательным даже на расстоянии в 15–25 км. Мы видели, что большие участки этого ледника абсолютно непроходимы для саней, но дальше к востоку неровный характер поверхности льда как будто был выражен не столь резко. Километрах в 40–50 от нашего местонахождения поверхность самого восточного края ледника казалась относительно гладкой. Рассмотрев все это с нашей удобной позиции, мы стали спускаться обратно. Моусон в лыжных ботинках с шипами сошел по покатой поверхности льда сравнительно легко, но я был обут в финеско, и мне пришлось вырубать ледорубом ступеньки на всем обратном пути с ледника.