ОНО - Стивен Кинг

— Ну, для этого надо знать Дерри, — ответил отец, наморщив лоб. Он раскурил трубку и сделал ею неопределенное движение. — Не знаю, почему именно там. И все же сам факт меня не удивил; я ожидал чего-то в таком роде… Видишь ли, этот «Легион» не что иное, как северная версия ККК (Ку-Клукс-Клана). Те же белые одежды, те же сожженные кресты, те же письменные угрозы темнокожим, когда они считали, что негр занимает место белого. В церквях, где священники говорили о равенстве, «Легион» подкладывал динамитные шашки… Ку-Клукс-Клану посвящена масса книжек; его сущность раскрывается до тонкостей; в то же время о «Белом Легионе» мало кто знает. Наверное, потому что книжки написаны стыдливыми северянами…

А эта организация, — продолжал отец, — была очень популярна в крупных городах и промзонах. Нью-Йорк, Нью-Джерси, Бостон, Балтимор, Портсмут — каждый из них имел свое отделение. Они пытались пустить корни и в Мэне, но прижились лишь в Дерри. Правда, в то время, когда случился пожар, было еще отделение в Льюистоне. Их, однако, не беспокоили проблемы смешанных браков или ситуации, когда негр занимает место белого, — по той простой причине, что негров там не было. Их заботили безработные и «бомжи» — «коммунистическое отребье», как они называли и — старались очистить от них город. Травили газом, поджигали…

Значит, я остановился на том, что «Легион» приложил руку к организации поджога «Черного Пятна»… В нашем городе часто случалось, что события выходили из-под контроля…

Отец передохнул.

— Так вот, Майки, «Легион» неплохо прижился здесь потому, что получал щедрую поддержку от местного клуба богатеев. После пожара они умолчали об этом. — В голосе отца появились злые нотки, и мать оторвалась от вязания. — Кого в конце концов не стало? Восемнадцати солдат-негров, четырнадцати или пятнадцати горожан-негров, четырех негров из джаза… и нескольких негрофилов. Это же пустяк!

— Уилл, — прервала его мама. — Прекрати.

— Нет, — возразил я, — пускай продолжает.

— Тебе пора спать, Майки, — отец взъерошил мне волосы тяжелой рукой. — Хотелось бы рассказать тебе еще кое-что, но, думаю, ты вряд ли поймешь: я и сам не уверен, что до конца в этом разобрался. То, что произошло на «Черном Пятне», настолько ужасно, что… Я, правда, далек от мысли, что все дело в нашем цвете кожи. Или в том, что «Пятно» примыкало к Уэст-Бродвею — местожительству тогдашних — да и нынешних белых богачей. Не думаю также, что «Легион» преуспел за счет того, что их ненависть к чернокожим в Дерри оказалась сильнее, чем в Портленде, Льюистоне, Брансуике… На мой взгляд, все дело в условиях.

В этом городе благодатная почва для всего дурного. И чем чаще я задумываюсь над этим, тем крепче моя уверенность. Не знаю, в чем здесь дело… но это так…

Были, однако, и порядочные люди, и их было достаточно и тогда. Тысячи людей провожали на кладбище траурные кортежи — и негры, и белые. Предприятия не работали почти неделю. Больницы были переполнены. Честные люди присылали письма с соболезнованиями, корзины с продовольствием в поддержку семьям погибших. Обездоленным протягивали руку помощи. В то время я подружился с Дьюи Конроем, но ты же знаешь — он белый как сливочный пломбир. А мы с ним были как братья. Если бы понадобилось, я мог отдать за него жизнь, и хотя чужая душа — потемки, мне казалось, что он поступил бы так же…

После этого события нас — оставшихся — разослали кого куда, чтобы наше присутствие не напоминало о трагедии… Может, так оно и было. Меня направили в Форт-Худ, и я прослужил там еще шесть лет. Там же я встретил твою мать, и мы поженились в Галвестоне, у ее родителей. Но все это время я думал о Дерри. И после войны мы с матерью переехали сюда. Появился ты. Вот так мы и живем здесь, в трех милях от «Черного Пятна»… А теперь пора в кровать, дорогой приятель.

— Но я хочу слышать о пожаре! — настаивал я. — Расскажи о нем, папа!

Он посмотрел на меня с такой грустью, что я тут же пожалел о своей несдержанности. Может быть, потому что он был улыбчивым, и грустное выражение лица было ему просто несвойственно.

— Это не для твоих ушей, — сказал он. — В другой раз, Майки. Лет через… несколько.

И вот через четыре года я услышал наконец его рассказ о том, что случилось в ту ночь на «Черном Пятне». Услышал, когда дни моего отца были уже сочтены. Он лежал в больнице без всякой надежды на выздоровление, и единственное, что поддерживало его силы, — ежедневная сильная доза наркотиков. А внутренности его медленно, но верно пожирал рак…

26 февраля 1985

Перечитывая написанное, я неожиданно для самого себя расплакался: так мне стало жаль отца, умершего двадцать три года назад. Я был безутешен почти два года. В 1965 году я закончил школу, и мать, посмотрев на меня, сказала: «Как бы он теперь гордился тобой!» И когда мы разрыдались в объятиях друг друга, я думаю, что это были последние слезы со времени его похорон. Но кто может с точностью вычислить время скорби по усопшим? Это может длиться и 20, и 30 лет как подспудное ощущение потери — ребенка, брата, сестры — невосполнимой потери… вплоть до самой смерти.

Он демобилизовался в 1937 году. В то время американская армия готовилась к войне; как он мне говорил, «спали вполглаза» и были готовы в любой момент по тревоге разобрать оружие из пирамиды. Отец дослужился до сержанта и из-за нелепой случайности потерял половину правой ступни. Это случилось, когда новобранец на ночных учениях вместо того, чтобы бросить гранату, уронил ее под ноги; она завертелась волчком и глухо взорвалась.

Новобранцев тех времен обучали, используя оружие с дефектами, либо снаряжение, долго хранившееся на складе и потерявшее убойную силу. Попадались снаряды, которые не рвались, и ружья, взрывавшиеся при выстреле. У моряков попадались торпеды, не доходившие до цели или не взрывавшиеся при ее поражении. ВВС и авиация флота имели на вооружении аэропланы, у которых при недостаточно мягкой посадке отрывались крылья. Я читал воспоминания офицера-интенданта об инциденте с военными грузовиками в Пенсаколе в 1939 году, когда оказалось, что вся резина — шины, камеры, приводные ремни — была приведена в негодность тараканами.

Таким образом, благодаря негодному оружию, жизнь моего отца (и вашего покорного слуги — Майка Хэнлона) была спасена. Граната взорвалась лишь наполовину, и отец, так сказать, «отделался малой кровью».

С его пенсией по увечью они с мамой поженились на год раньше, чем планировали. Но вернулись в Дерри не сразу; сначала переехали в Хьюстон, где война и задержала их до 1945. Отец устроился мастером в цехе по производству корпусов авиабомб. И, как я уже упоминал, он говорил мне, одиннадцатилетнему, что его всегда тянуло в Дерри. Теперь я убежден, что эта ниточка, тянущаяся от «Черного Пятна», привела и меня — к событиям в Барренс тем августовским вечером. Неисповедимы пути Господни — также неисповедимы и пути дьявола.