Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов

Грехи — реальные и приписываемые — приходских настоятелей обычно бывали попроще. Иные из них неоправданно завышали стоимость треб — благо панихид становилось все больше и больше{1377}. В обращении к пастве пермский владыка Андроник (Никольский) скорбно признавал: «Братья-воины, на короткое время появляющиеся среди нас с поля брани, почти с омерзением наблюдают преступное легкомысленное и развеселое житие одних и унылое нытье от пустой праздности других». Епископ вынужден был признать, что в глубоком тылу наблюдались и «подлое хищничество, взяточничество», и стремление «нажиться на чужой беде»{1378}.

Даже женщины, усердно посещавшие церковь, подчас проникались едва ли не ненавистью к ее служителям{1379}. Это не удивительно. Непопулярная война все больше ассоциировалась не только с продажным правительством и бездарным командованием, но и беспринципным духовенством. Антипоповские настроения захватывали в первую очередь солдаток. Одни из них, отчаявшись, уже не находили в вере утешения. Другие, получая немалое пособие за мобилизованных мужей, забрасывали хозяйство и предавались сомнительным развлечениям с расквартированными в городах военными{1380}.

В конце 1915 г. архиепископ Никон уверял, что воевавшие солдаты горят желанием «избавиться от беспутства, очиститься от скверны»{1381}.

Напротив, в 1916 г. многие архиереи сетовали на то, что их прихожан «смущают» не только отходники и партийные пропагандисты, но и фронтовики{1382}.

Повидавшие виды односельчане всегда впечатляли деревню. Но теперь рассказы бывалых людей обретали социально деструктивное качество. Со слов вятского преосвященного Феофана, проявления массовой деморализации обнаруживались постоянно: солдаты, раненые, отпускные «проповедуют гнусные идеи, прикидываются неверующими атеистами; доходят до богохульства и святотатства». Еще большее зло он усматривал в быстро распространявшейся привычке впрыскивать морфий, которая захватила и часть священников. «Я предвижу великие несчастья для нашей святой церкви», — пророчествовал Феофан. В тех же выражениях высказывались архиепископы Пензенский Владимир (Путята) и Уфимский Андрей (Ухтомский){1383}. Не удивительно, что в будущем они отошли от официальной церкви.

Потерявшие страх Божий ратники, оказавшись на время в тылу, бесстыдно воровали, позволяли «себе безобразные выходки, брань, угрозы и даже насилие». Так, нижние чины запасного батальона в Зубцове Тверской губернии «превратили кладбище в место общественных гуляний» и разгромили его так, что «стали видны кости покойников»{1384}. Духовенство уже не могло противостоять всему этому. Практикующие священники признавали, что даже в праздники не наблюдалось былого благочестия, верующие демонстративно игнорировали посты, отказывались охранять храмы по ночам{1385}.

Вызывало беспокойство церковного сообщества «размывание» духовного сословия. Писали даже о «полном подавлении и порабощении православно-русской богословской мысли чуждою немецко-протестантскою»{1386}. На епархиальном съезде московского духовенства в 1916 г. владыка признал, что воспитанники духовных школ «уходят и для дальнейшего образования, и для практической служебной деятельности из-под крыла их Матери-Церкви»{1387}. Действительно, проблема кадрового дефицита обострилась. Пытаясь решить ее, Св. Синод разрешил в 1916 г. епархиальным архиереям допускать женщин к исполнению обязанностей псаломщиков (естественно, с каноническими ограничениями) и поручать им церковное делопроизводство. Первыми псаломщицами становились, как правило, жены священников{1388}.

В 1916 г. в специальном послании московской пастве митрополит московский и коломенский Макарий, поддержанный депутатами съезда благочинных, взывал уже не к патриотическим чувствам и христианской любви, а к здравому смыслу, откровенно признавая, что общественное недовольство войной и дороговизной «подрывают силы всего Царства». Иереи умоляли состоятельных москвичей, торговцев, благотворителей больше жертвовать на нужды ослабевших телом и духом сограждан, стращая при этом пагубными последствиями «всеобщего озлобления»{1389}.

Все чаще со стороны духовенства звучали мрачные пророчества. Пермский владыка Андроник в середине 1916 г. в своих «Размышлениях епископа после путешествия по епархии» с горечью предрекал: «…Сама Церковь от нас — русских — может уйти… и даже весьма скоро»{1390}.

Приняв на себя моральную ответственность за бремя войны, Русская Православная Церковь разделила печальную судьбу монархии. Героизм многих священников не спасал ситуации. В массе своей лица духовного звания оставались с народом, разделяя с ним тяготы невиданной войны. Доходы приходского духовенства упали более значительно, чем у других слоев населения{1391}. В 1914–1918 гг. военное духовенство понесло немалые людские потери: около 40 священников погибло, около 400 были ранены или контужены, более 200 оказались в плену{1392}. Погибали священники не только на поле боя, но и на оккупированных территориях{1393}.

Подвиги духовенства были отмечены наградами. Священники получили 227 золотых наперсных крестов на георгиевской ленте, 14 орденов Святого великомученика Георгия, 85 орденов св. Владимира 3 степени с мечами, 203 ордена св. Владимира 4 степени с мечами, 304 ордена св. Анны 2 степени с мечами, 239 орденов св. Анны 3 степени с мечами. Сам протопресвитер был награжден орденами Александра Невского и св. Владимира 2 степени{1394}. Но их духовные чада, с которыми они вместе оказывались под пулями, видели в них теперь своих врагов. Этому способствовала и светская пресса, «требовавшая от церквей продать на нужды войны драгоценные священные чаши и ризы с икон»{1395}.

Как оказалось, государственная идеология, опиравшаяся на духовные ценности различных конфессий, не смогла в полной мере вдохновить фронт и тыл на победу. Сказывалось и сохранившееся с довоенных времен разномыслие в православной среде за формальным благочестием таилось и двоеверие, и отголоски язычества. Сказывались и лежащие под спудом межконфессиональные противоречия. Солдаты-мусульмане, не понимавшие официальных целей войны, воспринимали ее «как могилу, как приключившееся с ними несчастье, которого невозможно было избежать»{1396}. Непродуманная конфессиональная политика, социальная и политическая напряженность, кризис верхов шаг за шагом вытесняли «казенную» веру.

Война, помимо всего, обернулась крушением многовекового союза государства и православной церкви. Не случайно после февраля 1917 г. «духовенство в массе своей… легко поддалось революционному психозу»{1397}. И даже обретение церковью долгожданной самостоятельности не привело к ее возрождению и, как результат, не спасло от «апокалипсических гонений» со стороны большевистской власти.

Глава 5.

ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА (на материале Поволжья)

(Е.Ю. Семенова)

1. Меры чрезвычайного характера

Жизнь российской провинции в годы мировой войны представляет собой особый пласт исторического наследия. На территории тыловых районов страны, где не велись бои, война нашла выражение не только в мобилизации в действующую армию части мужского населения, но и в реализации политики чрезвычайных мер, изменивших повседневную жизнь общества, вызвала появление новых национальных и социальных групп населения, оказала влияние на социокультурное пространство, обеспечивавшее досуг жителей.

В первые дни и месяцы войны население было охвачено патриотическим подъемом. Даже в небольших населенных пунктах наблюдалось оживление общества в форме проведения торжественных молебнов и манифестаций по случаю начала войны. С папертей церквей зачитывался императорский Манифест о войне с Германией. Публика встречала его криками «ура». Организовывались шествия с национальными флагами России и союзных держав, транспарантами с надписями: «Да здравствует армия и флот!», «Да здравствует Франция!», «Долой Австрию и Германию!», портретами императора, императрицы и наследника престола. В адрес Николая II и высокопоставленных чиновников направлялись телеграммы с выражением веры в победу России и пожеланием успехов российской армии, выражением верноподданнических чувств. Как отмечалось в костромской газете в августе 1914 г. жизнь стала «лихорадочной», всюду наблюдалось воодушевление, газеты и телеграммы переходили «из рук в руки», всем хотелось быть связанными с разворачивающимися событиями{1398}.

Ход мобилизаций в сборных пунктах, где были подготовлены необходимые условия (помещения, питание, присутствовало достаточное количество сил по наведению порядка), осуществлялся без эксцессов, на волне эмоционального подъема. Жители тыловых районов страны выражали недовольство наличием «белого билета» для отдельных категорий населения. Однако некоторые обыватели высказывали нежелание идти на фронт и пытались избежать призыва путем членовредительства, устройства на работу на оборонное предприятие. Данное явление стало распространяться и по религиозным причинам среди мусульманского населения, чтобы не допустить возможности применения оружия против единоверцев — турок, и среди представителей старообрядчества, не желавших использовать оружие.