Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем отголоски традиционной взаимной конфессиональной подозрительности дали о себе знать уже в первые месяцы войны. А. Оберучева отмечала, что успешная работа русских госпиталей и питательных пунктов в юго-западной прифронтовой полосе во многом зависела от отношения к их сотрудникам местного католического духовенства. Подчас взаимопонимание достигалось с трудом. Так, в монастыре Яна Собесского расположился питательный пункт и его персонал, состоявший по преимуществу из молодых людей. Не испытывая уважения к чужим святыням, они развлекались, запуская из окон ракеты, устраивая шумные игрища, а на статуях святых демонстративно или по невежеству развешивали одежду и оружие. Набожная Оберучева отмечала, что она скорее находила общий язык с местными ксендзами, чем с такими «православными»{1326}.
Однако война не только разъединяла, но духовно сближала людей. В ряде случаев военнопленные славяне, особенно униаты, обнаруживали желание перейти в православие или просто посещали православную службу{1327}.
В порядке привлечения симпатий чехов православная пресса даже попыталась подправить образ Яна Гуса — получалось, он был «по преимуществу христианским моралистом»{1328}.
В силу официальной установки на «единство славянства» в начальный период войны в церковных кругах возник соблазн решить так называемый униатский вопрос. Однако руководители униатов во главе с митрополитом А. Шептицким слышать не хотели о переходе под омофор православной церкви. Тем не менее Евлогий по личному распоряжению императора и повелению Синода занялся воссоединительным делом в Восточной Галиции. Позднее он объяснял свое рвение тем, что накануне мировой войны в Карпатской Руси и Галиции «стало побуждаться стремление вернуться к вере своих отцов», но русское общество и правительство равнодушно отнеслось к этому вопросу{1329}.
Официальная вероисповедная политика в Галиции, принципы которой были изложены в местной прессе, выглядела достаточно противоречиво. С одной стороны, провозглашалась «полная веротерпимость», отказ от насильственных обращений в православие. Вместе с тем было решено не допускать возвращения скрывшихся униатских и католических священников на прежние места службы как «недостойных иереев, бросивших паству»{1330}. Местному населению приходилось выбирать между перспективой остаться без пастырей и согласием на православного священника. Сам Евлогий, как считал Шавельский, сформировал «целый полк сподвижников, огромный процент которых составляли иеромонахи Почаевской Лавры, полуграмотные, невоспитанные, невежественные». Им предстояло заменить прежних священников, которые «почти все имели университетский диплом и блестящую практическую выучку». Генерал-губернатор Галиции гр. Г.А. Бобринский «считал работу Евлогия вредной для русского дела, опасной для местного населения». Его пришлось удалить из Галиции. Тем не менее он все же получил за свои воссоединительные деяния высокую (особенно для его возраста и стажа работы) награду — бриллиантовый крест на клобук{1331}. А в столице упорно напоминали о разрыве с униатством 17 галичан (это были дети-сироты) как о «торжестве православия»{1332}. Цитировалась речь протоиерея Мануила Немечека по случаю присоединения московских чехов к православию в храме Христа Спасителя: «…Главнейшим источником величия, мощи и благоденствия русского государства была именно вера православная»{1333}. В Одессе к концу 1916 г. присоединилось к православию 767 униатов и до 10 католиков из числа беженцев{1334}.
Все чаще публиковались «пастырские беседы» особого рода. Получалось, что у России три врага — лютеранство, католицизм, мусульманство. Первого духовного противника представляют кичливые, ставящие себя выше других народов немцы; католиков, которые стремятся навязать свою веру всему миру, представляет Австро-Венгрия, а ислам, «насажденный в странах востока арабским лжепророком Магометом», исповедуют турки. На Кавказском фронте с мечетями не считались — сбросив полумесяц, водрузив крест и наскоро освятив, устраивали в них моления, к которым присоединялись даже старообрядцы-беспоповцы{1335}.
Между тем осенью 1915 г. иллюзиям православного единения был нанесен ощутимый удар: Болгария выступила на стороне противников Антанты. «При первом известии о союзе болгар с Турцией дрогнуло русское сердце, почуяло оно грех и затрепетало, — писал священник Н. Сосунцов. — Онемеченное болгарское правительство толкает народ на ужасное преступление, и коварное стадо бессмысленно марширует прямо в геенну огненную…»{1336} В этих словах звучало чувство, близкое к отчаянию. Логика войны все более расходилась с панславистскими и православно-мессианскими иллюзиями.
К числу острых вопросов конфессиональной политики относился и еврейский вопрос. Привычные заверения еврейских общин в лояльности императору и всему царствующему дому теперь не убеждали антисемитов. Миссионеры утверждали, что евреи, обосновавшиеся в госпиталях Земского союза, не позволяют вывешивать в палатах иконы{1337}. В обывательской среде бытовало мнение, что «евреи, особенно в Галиции, больше сочувствовали австро-германской армии, нежели русской». Более того, из Ставки сообщали, что «среди еврейского населения имелось наибольшее количество неприятельских шпионов… доставлявших сведения через фронт или путем сигналов, либо поджидавших прихода неприятеля с готовыми данными о численности и вооружении русских войск»{1338}. Бытовой антисемитизм усугублялся тем, что верующие евреи неукоснительно исполняли обряды. Персонал русских госпиталей тщетно обращался к раввинам с просьбой убедить санитарок-евреек (а их было немало) выходить на работу по субботам. Для решения проблемы Красный Крест вынужден был заменять персонал. Польское население, поддерживаемое ксендзами, отказывалось контактировать с ранеными солдатами-евреями{1339}. А тем временем православный миссионерский журнал устами С. Бродского призывал евреев «проливать свою кровь, отдавать свою жизнь за человечность — во имя настоящей христианской культуры»{1340}.
В центральной России под особым подозрением оказались евангельские христиане-баптисты. Им запрещалась проповедь, один за другим закрывались молитвенные дома, последовали аресты и ссылки активистов, как «пособников Германии» и «врагов русского царя»{1341}. Антисектантские проповедники (в их ряды встали даже преподаватели духовных учебных заведений) отмечали усиление пропаганды сектантства, в особенности баптизма и штунды, в армии и госпиталях{1342}. В церковной прессе указывалось, что «кивания на европейскую культуру, особенно когда затрагивается [вопрос] о свободе совести», также связаны с баптистами; отмечалось при этом, что с думской трибуны их защищает П.Н. Милюков. Здесь же приводился отзыв английского корреспондента о России, опубликованный баптистским журналом: «Там камни к земле привязаны. Зато бешеные собаки на свободе гуляют!»{1343} По отношению к союзникам это звучало не вполне корректно.
Повторяющиеся рассказы о зверствах немцев на оккупированных территориях, разрушениях и осквернениях православных храмов, надругательствах над православными священниками призваны были внушить обывателю, что этнические немцы — прирожденные враги русского народа{1344}. Штундо-баптизм объявлялся «порождением воинствующего германизма, сектой социально-религиозной, сулившей даровое спасение, святость, возможность прийти к Христу и во всей своей грязи», орудием «пангерманизма»{1345}.
Борьба «с немецким засильем» развернулась и на конфессиональной почве. Так, от антинемецких настроений пострадали 84 лютеранских пастора (30 из них были сосланы в Сибирь, остальные принудительно выселены){1346}.
Осенью 1915 г. заволновались баптисты: прошел слух, что вслед за немцами их вышлют в Сибирь. Баптистские проповедники активизировались в Тифлисской и Елизаветпольской губерниях, в Тифлисе они даже выступали перед солдатами{1347}. Добровольные пожертвования, благотворительные акции баптистов не меняли отношения к ним. Их лидеров стали выдворять за границу. В результате почти безграничное поле для прозелитизма сектанты нашли в лагерях для русских военнопленных: после окончания войны в Россию вернулось более двух тысяч новообращенных свидетелей Христа{1348}.
Время от времени сектанты давали поводы для нападок. Так, в Сибири секта ваисовцев саботировала сбор пожертвований в пользу Красного Креста, мотивируя это тем, что это христианская организация{1349}. Наибольшие подозрения вызывали религиозные пацифисты. Был составлен список антимилитаристов 18 исповеданий (духоборов, толстовцев, молокан, квакеров, адвентистов седьмого дня, баптистов, евангельских христиан и др.), который содержал несколько сот фамилий. Оказавшись в армии, они могли разлагающе действовать на окружение, в частности склонять к дезертирству. Постоянные «совращения» происходили и в тылу{1350}. Православные миссионеры в связи с этим все агрессивнее нападали не только на «Биржевую газету» и кадетскую «Речь», но и прогрессистское «Утро России», именуя эту газету «раскольнически-лживой». Под огнем их критики оказалось не только Общество 1914 г., якобы неспособное вести борьбу «с немецким засильем» в церкви, но и «примитивный» циркуляр министра внутренних дел А.А. Хвостова «о незакономерных проявлениях сектантства»{1351}.