Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов

Характерно, что местные иереи вели себя по отношению к иноверцам довольно пассивно. Так, Казанская епархиальная власть довольно либерально отнеслась к массовым молениям черемисов (марийцев){1352}. Некоторых «ревнителей православия» архиереи одергивали, заявляя, что иной «миссионер в сюртуке ничем не отличается от сектантского безблагодатного наставника»{1353}. Действительно, подчас миссионеры вели себя так, словно единственная цель войны — избавление от всевозможных «еретиков» внутри страны.

В донесениях губернских жандармских управлений обычно отмечалось, что «сектантства… не наблюдается, штунды, баптизма и адвентизма …не заметно»{1354}. Для людей подозрительных это могло означать, что «вредоносные иноверцы» ушли в подполье. Миссионеры не без оснований подозревали, что демонстрации лояльности иноверцев порой носили чисто показной характер. Когда в мае 1915 г. в Москве начались немецкие погромы, некоторые немцы и евреи выставляли в окнах квартир и лавочек портреты царя, российские национальные флаги{1355}.

Миссионерская пресса возмущалась: дела о сектантах, даже скопцах, рассматриваются в судах слишком «либерально». Между тем возникла «целая народная литература… о близкой кончине мира и пришествии на землю антихриста в лице кровавого Вильгельма». В Бессарабской губернии сектанты-иннокентьевцы утверждали, что война «послана Богом России как наказание за непризнание иеромонаха Иннокентия Святым духом, Спасителем мира». Дело дошло до того, что они принялись молиться «о скорейшем даровании туркам победы над русскими, чтобы скорее водвориться в новом царстве Иннокентия»{1356}.

Православно-политическая общественность становилась все более агрессивной. Съезд монархических организаций и правых партий в ноябре 1915 г. в присутствии известных православных епископов постановил «для спасения государства» объявить «жидовство» изуверской религией и всех евреев изгнать из России. Протестантов, как еретиков, предлагалось изгнать с государственной службы и конфисковать их земли***. К счастью, у Синода хватило благоразумия не заметить этих подсказок.

Духовная жизнь страны неуклонно политизировалась. Православные миссионеры объявили настоящий крестовый поход против «социализма, еврейства, масонства и неверия». Аргументация была проста: Карл Маркс и Фердинанд Лассаль были «типичными евреями со всеми свойственными этой расе нравственными недостатками»{1357}. Трудно сказать, какая часть духовенства поддерживала подобные установки. В любом случае в главенствующей православной церкви назревала настоящая смута по центральному, как казалось, вопросу внутриконфессионального бытия. В августе 1916 г. в либеральной печати выступил профессор П. Верховский, усомнившийся в том, что грядущая церковная реформа должна увенчаться избранием патриарха. Как известно, в свое время Николай II запретил проведение Поместного собора РПЦ, побоявшись разобщения светской и духовной власти. Теперь же либеральный профессор принялся убеждать, что лишь до Петра I цели государства и церкви совпадали, затем последовала естественная секуляризация государственности. Поэтому «при современных изменившихся обстоятельствах восстановление патриаршества надо считать опасным делом прежде, чем не будет должным образом обеспечена полнота законодательной компетенции Гос. думы и Гос. совета». В противном случае церковь станет оплотом «иерархического бюрократизма» и «клерикализма»{1358}. Консервативная церковная пресса восприняла это заявление как стремление к «полному изгнанию не только православной, но и всякой другой религии из государственной, общественной и семейной жизни и провозглашение государственного верховенства над всеми церквами и культами»{1359}. В обществе считали по-другому. «Наши епископы… в сущности чиновники, подписывающие бумаги и чуждые горячего религиозного порыва», — считал историк М. Богословский{1360}. Подобная полемика способствовала дальнейшему разобщению духовного пространства империи.

5. Упадок веры и появление антиклерикальных настроений

Религиозный аффект первых месяцев войны постепенно сменился растерянностью, перерастающей в отчаяние. Ежедневные заботы вытеснили страх Божий, в тылу нарастал разгул страстей отнюдь не христианского свойства. «Вера православная расшатывается, приход разлагается, влияние духовенства падает, сектантство растет, усиливается», — это заявление приходского священника Тихомолова в ноябре 1914 г. на фоне ура-патриотических публикаций смотрелось несколько необычно{1361}. Однако уже в начале 1915 г. настоятели приходов отмечали снижение уровня даже внешнего благочестия: торжища по воскресеньям, уклонение от храмовых служб и исполнения треб, непочтительность к церковной братии{1362}. Протоиерей И. Восторгов отмечал, что «все сознают, что современная война во многом нас разочаровала, много верований и воззрений поколебала»{1363}. Священнослужители-депутаты Государственной думы в записке обер-прокурору Св. Синода В.К. Саблеру констатировали «оскудение в церкви религиозного духа и охлаждение к ней всех слоев общества»{1364}. Подобные настроения отмечали епископы Вятской, Московской, Нижегородской, Вологодской, Рижской и Харьковской епархий{1365}.

Епархиальные архиереи наперебой предлагали меры противодействия духовным настроениям. Тверской епископ Серафим (Чичагов), предвидя негативные последствия возвращения фронтовиков, озлобленных войной и казармой, призывал приходское духовенство вести работу в семьях мобилизованных, чтобы сдерживать «размахавшихся в штыковых боях» солдат{1366}.

Безверие было связано и с другим фактором. Курский архиерей констатировал: «Хулиганство и легкомысленное отношение к вере встречаются по преимуществу среди той части молодежи, которая занимается отхожими промыслами». «Почти все молодые люди обоего пола из нашего края уходят на заработки… забывают храм Божий, и многие совершенно нравственно падают», — вторил ему нижегородский епископ{1367}. Отмечалось, что молодежь стремительно проникается чувством вседозволенности и безнаказанности. В связи с этим поступали даже необычные для священников предложения соединить усилия церкви и земства, актуализировать тематику проповедническо-назидательных собеседований с молодежью{1368}. В Харьковской губернии также отмечалась распущенность «пролетарской» молодежи, непочтительной «к родителям и вообще к старшим»{1369}.

Некоторые иереи ополчились на редакции газет, которые, по их мнению, «захвачены в плен в огромном большинстве неверами, чаще — врагами Церкви, явными и тайными»{1370}. Другие заявляли, что «распространение в народе неверия — результат работы деревенских просветителей». Деревня читает все, что попадет под руку, книжный рынок наполнен брошюрами и листками сомнительного содержания, и к этому склоняются те, «кому хочется оторвать народ от церкви»{1371}. Считалось, что горожане развращаются чтением газет либерального содержания, кинематографом; как результат иные из них даже отказываются держать в домах иконы.

Возникали споры между светскими авторами и рьяными борцами с ересью: первые обвиняли вторых в том, что они используют «сомнительные в научном отношении материалы» и склонны выдавать за сектантов обыкновенных параноиков{1372}.

Наиболее решительные служители культа считали, что «причину надо искать в самом духовенстве»{1373}, намекая на внутрипричтовые раздоры довоенного времени. Действительно, иные из числа «духовных» давали повод усомниться в праве проповедовать слово Божье. Дурной репутацией пользовались некоторые монахи. Наиболее одиозный их представитель — иеромонах Илиодор (Труфанов) проявил себя не только как праворадикальный политик, некоторое время близкий к Распутину, но и как интриган, распускавший антидинастические слухи{1374}. Ходили разговоры о ставленнике Распутина епископе Тобольском Варнаве (Накропине), который принимал в псаломщики для освобождения от военной службы, грубо обращался со священниками, а семинаристов обзывал «ослами»{1375}. «В Москве суд над живым и талантливым священником Востоковым — судьями… состоят его злейшие враги», — грустно констатировал историк М.М. Богословский. Разумеется, В. Востоков духовным судом был наказан{1376}. Авторитет церковных верхов катастрофически падал.

Грехи — реальные и приписываемые — приходских настоятелей обычно бывали попроще. Иные из них неоправданно завышали стоимость треб — благо панихид становилось все больше и больше{1377}. В обращении к пастве пермский владыка Андроник (Никольский) скорбно признавал: «Братья-воины, на короткое время появляющиеся среди нас с поля брани, почти с омерзением наблюдают преступное легкомысленное и развеселое житие одних и унылое нытье от пустой праздности других». Епископ вынужден был признать, что в глубоком тылу наблюдались и «подлое хищничество, взяточничество», и стремление «нажиться на чужой беде»{1378}.