Белая лестница - Александр Яковлевич Аросев

Вот этот-то лопоухий рыжий Петька и увидал, как свинья его тятьки переправлялась за границу. Инстинкт собственника-хозяина был отнюдь не чужд Петьке. Петька с отроческих лет своих уже любил за всем присмотреть, доглядеть и чуть что неладно — поправить.

Поэтому и теперь, мазнув грязным рукавом свой нечистый нос, Петька побежал догонять свинью. Побежал — и совершенно так же, «по-свински», перешел русско-польскую линию фронта.

Вдруг сзади кто-то окликнул Петьку:

— Эй, малый! Стой! Куда несешься?!

Петька оглянулся и увидел двух рослых польских солдат.

Свинья куда-то скрылась из виду, и Петька попал в плен к полякам.

Петьку привели к польскому офицеру, который стал мальчонку допрашивать.

— Ну, уж ты сознавайся, малый, по честности: кто тебя послал сюда?

— Никто! Я за свиньей! Вот те крест!

А нижняя губа у мальчика дрожала: он хотел плакать.

— Мы тебя отпустим, мальчик, ты только сознайся. Ведь тебя это русские послали? А? На разведку? Ты, наверно, большевикам помогаешь? Цо?

Мальчик ни за что не хотел заплакать. Он собрал все силы и сдерживал слезы. Вопросы офицера Петька даже не понимал.

— Пустите домой, к тятьке!

И смотрел на офицера бесконечно печально. Маленькие мускулы на лице немного дрыгали как будто от того, что сдавленные где-то в висках слезы струились под щеками.

— К тятьке! — гаркнул офицер. — Вытри сопли! Я вот тебя велю в тюрьму отправить!

И пошел кричать, и пошел кричать. Подошел еще какой-то, помоложе. Он стучал по столу и размахивал руками, словно хотел «съездить» по затылку.

Все это было так неожиданно. Таким ураганом все это налетело на Петьку, что он не мог защищаться, а только тупо смотрел перед собой. Может быть, он в это время думал, отчего, от какого ветра качаются перед ним офицерские головы и развеваются во всех направлениях их руки. Странно все это было для Петьки.

И впрочем, может быть, эти мотающиеся люди сами и сманили свинью? Может быть, они наговор такой на свиней знают? Может, они теперь и залаяли для того, чтобы скрыть похищение свиньи, чтобы потом Петька не мог рассказать всем на своем селе, что эти офицеры — жулики?!

— Ах ты, чурбан русский, хохол упрямый, большевик немоченый, не хочешь сознаваться?! Ну, так отправить его в тюрьму!

И повезли Петьку в большой город — в Вильну, и посадили там под замок.

Петька не вытерпел и плакал, потому что ему очень хотелось к мамке и тятьке. Да кроме того, дорогой его били. Особенно один, старший над солдатами, так тот норовил его все в ухо да в ухо. Петька даже слышать стал хуже.

Сильно дорогой ревел Петька.

А как только в замок приехал да сел в отдельную каменную каморку, так сразу стих.

Стал рассматривать стены. Облизнул языком палец: хотел на стене начертить крестик. Ничего не вышло, только палец вымазал в белое.

Прижался к стене битым разгоревшимся ухом. Хорошо стало, потому что стена холодная, как лед.

Потом стал легонько колупать штукатурку на стене. Но испугался, как бы ни заметили сор на полу.

Стал просто рассматривать стену. Увидел: что-то написано. А что именно — не мог прочитать, потому что был неграмотен. И в первый раз тут Петька крепко пожалел, что не выучился грамоте. А то бы знал, что тут написано! Вероятно, что-нибудь потайное. Быть может, страшное, интересное. Эх, кабы грамота! Петька и сам бы написал тогда. Написал бы так: «Маменька и тятенька, страдаю за свинью».

А все-таки интересно — приворожили свинью к себе поляки или она просто сбежала сама, почуяв, что тятька из нее колбасы хотел делать? Если же свинья сама сбежала, то непонятно, почему словно с неба свалились на Петьку все громы и беды, почему, словно вора, Петьку заперли в эту холодную комнату с черным асфальтовым полом, похожим на землю. Только земля мягкая и горячая, хорошо на ней стоять босиком. По траве тоже хорошо пройтись босым: трава, как шелковая, шуршит маленько и щекочет.

Холод асфальтового пола проникал в молодые, тонкие косточки Петьки. Петька прыгнул на железную койку, покрытую соломенным тюфяком, и поджал под себя ноги. Вот так-то лучше, теплее!

Где-то далеко в гулком коридоре гремели цепи. Может, и там какой-нибудь другой Петька сидит и его запирают. А может, выпускают кого-нибудь? Нет, отсюда не выпускают. Разве они могут выпустить? Вон давеча какие они все были серьезные и сердитые. И все из-за свиньи?

Знали бы тятька и маменька — они не дали бы… Заступились бы. Опять ключи звякали, замирая в каменном коридоре…

Петька заснул.

Так началась для мальчика жизнь в тюрьме. Днем он колупал пальцем стену, чертил слюнями крестики. Царапал тоненькими пальцами толстую железную дверь. Каждый вечер приходили в камеру к Петьке люди проверять — не убежал ли он. Уходя, эти люди всегда говорили меж собой: «Маленький еще! Мальчишка совсем!» То же самое говорил и надзиратель, у которого за поясом было много ключей, словно он ими торговал.

Спал Петька хорошо. Иногда видел сны. Во сне он видел, как его маменька плачет и оправляет на нем рубашку, одергивает ее и кормит варениками, а тятька все будто гладит его по битому уху своей жесткой рукой и приговаривает: «Ничего, не плачь, сынок, не плачь! Бог даст — заживет, а злому человеку бог отплатит, отплатит».

Однажды Петька спросил надзирателя:

— А скоро меня домой к тятьке отправят?

— Нет, брат, сколько заслужил, столько и просидишь, — и дверь перед носом Петьки опять захлопнулась. Петька смотрел на дверь печальными серыми глазами. Указательный палец он держал во рту. На затылке его торчали вверх два желтых, как солома, хохолка, очень похожие на вопросительные знаки. Вся его тоненькая фигурка была изогнута так, будто он, как ангел, только что прилетел на землю, коснулся ее своими ножками и теперь готов улететь опять на небо. И вдруг слезы словно вырвались из его глаз и побежали проворно ручьями вниз по лицу и попадали в рот. Петька смахивал слезинки-горошинки рукавом своей рубашонки.

А дни опять покатились за днями.

Водили однажды на допрос. Заставляли что-то писать. Но Петька — неграмотный, поэтому его отвезли обратно в тюрьму.

И опять потекли дни за днями.

Однажды Петька увидал, как в маленькую круглую дверочку, что в двери камеры, кто-то кинул белую бумажонку. Петька ее поднял. Это была записка. Но как ее прочесть?

Когда стали раздавать обед, Петька показал ее надзирателю.

— Ах ты пострел! — стал браниться надзиратель. — Ты уже записки выучился получать?! Это, брат, у нас запрещено. За это у нас — темная! В