Меч и Крест - Лада Лузина

— Нет, не так! — заорала Маша, чувствуя, как глаза ее обвели кольцами слезы. — Я пришла сказать вам, что люблю вас! — жарко и жалко прокричала она. — Я знаю, что пришла поздно, но я…

«Я все изменю, — завопило внутри. — Я знаю как. Этого не будет! И этого дня, и вечера. Все не может закончиться ТАК!»

— Любите? Зачем? — слабо удивился он. — Меня больше нельзя любить…

— А вы? Вы?! — Она бросилась к нему, протягивая умоляющие руки.

Он вяло коснулся их и недоуменно посмотрел на нее.

— Вы любили меня? Хоть миг? Там, в Семадени. Вы помните, Миша? Сани? Крещатик в снегу? Мороженое. Я попросила мороженое, помните? Вы тогда любили Эмилию. Потом жену… А меня? Когда-нибудь? Скажите, мне нужно знать! — жадно затеребила она его вялые кисти.

«Я изменю все, только скажи мне!»

— Разве я мог не любить вас? — произнес Михал Саныч, запинаясь и плаксиво нащупывая пальцами ее руки. — Разве мог я не любить свое спасение? Разве можно не любить то, чего никогда не будет?

— А если будет? — стремительно приблизив свое лицо к его лицу, она страстно ворвалась глазами в его глаза.

— Поздно… Саввушка, Надя, — жалко сморщился он.

— А если нет «поздно»?!

— И я не умру? — спросил он смятенно после длинной паузы.

— Вы не можете умереть! Я не отдам вас! Слышите!

Она лихорадочно прижала к груди его голову и закопала губы в его седых волосах. Его волосы пахли церковным ладаном похорон.

— Я не отдам тебя ему!

Кому, она не знала. Просто знала, что не отдаст. Никому. Потому что она одна — высший суд этого Города. И никто не в силах отобрать у нее то, за что она готова заплатить…

Всем. Всем. Всем!

— Ты будешь жить, обещаю! Ты не сойдешь с ума, обещаю! То, что ты сделал, — плохо. Но этого нет. Все исправлено. Твой демон мертв! Он повержен. Я победила его.

— Эмилию? — всхлипнул Миша на ее животе.

— Твоего демона! Его нет. Ты свободен. Все будет хорошо, верь! — зашептала она, не зная, врет она ему или говорит правду, но отчаянно мечтая, чтобы это было правдой и у нее хватило сил… — Ты веришь мне? — заглянула она в его растерянные зрачки. — Веришь, правда? Ты же видишь, это — я. Я не сумасшествие, Миша, я — живая.

Он потянулся к ней ртом, нетребовательно, неуверенно, по-детски. Она подалась вперед, соприкасаясь с ними, — его губы были мягкими и беззащитными. Его руки, скользнувшие по ее шее, были просящими и робкими. Его глаза из изъеденного молью бархата спрашивали ее…

— Да, — прошептала Маша с опозданием на девять часов и девятнадцать лет.

И закрыла глаза.

Эпилог

Как по улицам Киева-Вия

Ищет мужа не знаю чья жинка…

Маша опустилась на вросшую в землю, обгрызанную каменную ступень у могильной ограды и с горечью посчитала безымянные кресты вокруг.

Над Киевом вставал четвертый день ее новой жизни, во всей красоте их новой власти.

Вокруг, прижимаясь к земле, лежало бескрайнее Байковое кладбище. Рассвет вынул из тьмы гранитные бруски, покосившиеся железные решетки, заплаканные листвой плиты. Она бродила здесь много часов подряд, в требовательном, лихорадочном безумии, то и дело забредая в тупики из могил, жалко притиснутых друг к другу, как люди в «пиковом» трамвае, и, задирая подол, забрасывая ноги, перелазила через белые, серебряные, ржавые ограды, кусавшие ее кладбищенской крапивой, чтобы прорваться к очередной узкой тропе. Но так и не смогла найти то, зачем пришла.

На крест опустился черный ворон. Маша опустила глаза.

Она чувствовала себя голой под платьем. Она не чувствовала платья — она чувствовала его губы на своем животе, плечах, груди. И не чувствовала своих губ — ее губы остались с ним. И она должна была вернуться за ними…

— Скажи, теперь ты можешь помогать нам? — с вызовом спросила она грузную птицу.

— Да, — ответил ей Демон.

— Тогда верни мне ключ! — приказала она.

— Какой?

— Ты знаешь, какой! — сказала она упрямо. — Отдай его мне! Сейчас же!

— Я не могу сделать это, — произнес он ровно. — Но я могу ответить на твои вопросы.

Маша подняла голову. Он стоял, опершись на высокую черно-ажурную ограду, где лежали в вечном покое родители другого Миши:

Аѳанасiй Ивановичъ Булгаковъ

Профессоръ Кiевской

Духовной Академии

Варвара Михайловна Воскресенская-Булгакова

Когда-то она хотела их найти. И вот нашла… Случайно. И вырвавшись из объятий неисчислимых, незнакомых мертвецов, испытала недолгое облегчение от встречи с единственным родным памятником, на миг принятой ею за судьбу. И вцепившись в ограду у черного мраморного креста, попросила:

«Где он? Скажите, где? Вы знаете!»

Но памятник не ответил…

— Хорошо, — быстро согласилась она. — Скажи мне, где могила его сына? Он умер в мае 1903, ему было два года. Он где-то здесь. Могилка должна быть совсем крохотной…

— Ты не найдешь ее.

— Это не ответ! — озверела Маша.

— Ответ. Ты не можешь его воскресить.

Солнце вставало. Рассвет ширил свои объятия вниз — с горы. Радушные летние лучи умиротворяюще погладили ее отчаянное лицо и черный мраморный крест. Но Маша сидела к безответному кресту недружелюбной спиной, жадно вглядываясь в иной — безымянный.

«Может, он?»

До нынешнего дня она даже не представляла, сколько на центральном кладбище Города таких вот крестов, с чистыми, очищенными временем от имен, металлическими табличками. Сколько, если только вокруг Афанасия и Варвары она насчитала их целых семь. И, быть может, под этим, с белой, висевшей клочьями на ржавом теле краской, делавшей его похожим на железную березу; или под тем, крохотным, голубым, с маленьким детским холмиком; или под тем холмом, проросшим насквозь, оттолкнувшим крест широким кустом сирени, лежал крохотный Савва Врубель, стертый с таблички и из самой памяти Киева.

— Это не она, — обронил Демон.

— А это? — живо отозвалась Ковалева.

— И это… И та — тоже. Ты не сможешь ее найти.

— Смогу! Он похоронен на Байковом! — подорвалась она, страстно швыряя ему под ноги остатки разорванного Бегемотом альбома. — Я посмотрю регистрационные книги!

— Книги сгорели. Еще в сороковом…

— Я пройду каждый участок! — зашипела Маша. — Я составлю список всех безымянных могил! Я установлю возраст каждого креста. Если надо, я… Ты меня еще не знаешь! Это — она! Кылына заранее принесла его сына в жертву! Она дала Мише землю с Байкового! Его сын умер, только приехал в Киев…

— Как ужасны эти ваши кладбища, — равнодушно скривился ее собеседник, брезгливо оглядываясь вокруг.