Литконкурс Тенета-98 - Автор неизвестен

— И что нам делать?

— Может быть, они правы?

— Пуф, а ты как думаешь?

Он стал прозрачным и молчал, только тепло в ладонях говорило о том, что он здесь.

— Пуф?

— Я боюсь, что они не будут любить меня. И вы тоже разлюбите.

— От того, что нас не будет рядом с тобой, мы не перестанем любить тебя.

— Значит, я смогу вернуться, когда подрасту?

— Если ты потом захочешь вернуться.

Он уткнулся мне в ладони и всхлипнул.

— Ну вот, Ты еще совсем маленький. Тебе действительно нужно домой.

— До свидания, мы будем ждать тебя.

— Что такое "до свидания"?

— Это значит, что мы еще встретимся.

Пуф, прощаясь, прикоснулся к Майклу, ко мне, потом направился к висевшим поодаль облакам. Они слились в одно и исчезли. Ощущения тепла в ладонях пропало. Всегда грустно расставаться с друзьями, даже такими странными. Я обвела взглядом комнату и увидела свою книжку. А что если? Открыв ее, я не смогла удержаться?

— Майкл, смотри.

На абсолютно черном фоне двигались четыре облачка. Одно замедлило свой ход, и казалось, посмотрело прямо на нас.

— Олле, что это?

— Это Пуф с родственниками возвращается домой.

— Нет, что это за устройство?

— Это мое персональное зеркало связи. Оно показывает, что происходит с близкими мне людьми и, как оказалось, существами.

— Мы сможем видеть его?

— Да, но не чаще раза в неделю. Оно долго накапливает энергию.

— Как ты думаешь, он вернется?

— Да, детские впечатления самые сильные.

— А мы?

— Можно считать, что я поправилась.

Мы вышли на улицу. Какое звездное небо. Где-то там находится Пуф.

Елизавета Михайличенко

Иногда я стараюсь быть…

— ИНОГДА Я СТАРАЮСЬ БЫТЬ… — Выходя на песок.-

Иногда я стараюсь быть доброй. Получается вяло. Сил хватает только быть. Черты моего лица всего лишь набросок способного мастера. Неявны, общи. Состояние потерянного дома, преследующее меня всегда, уже сменилось монотонной тоской по дому, теперь, когда уже ясно, что я существо бездомное и не способное на пристанище. Невоплотимость любви трогает значительно меньше, даже практически не трогает, особенно по сравнению с лучшими годами жизни. Это табу, оставшееся им и по сегодня, хотя уже давно не болит. Табу вообще не болят, особенно если есть опыт детства в диктатуре, или что-то вроде этого. Лучшие годы жизни — это где-то в районе юности, судя по схожести суждений окружающих. Не хотела бы я снова.

Может быть, я совершенно нормальна и повторяю одно из множества человеческих воплощений. Тогда я не скажу ничего особенного, но каждому было бы приятно, или привычно, заглянуть в зеркало. Я имею в виду узнавание. А может быть и нет.

Во всяком случае одно отличие очевидно, скорее даже отсутствие. У меня нет чувства юмора, вернее даже иронии. А вернее — то, что я называю этими определениями не совпадает с общепринятым. Это уже понятно и однозначно, потому что проверено на конкретных ситуациях, часто очень неприятных — кому приятно, когда оказываешься в центре внимания — когда смех абстрактный переходит в конкретный и направленный на тебя, потому что ты выпала из общего течения общения, потому что ты не понимаешь, не врубаешься, до тебя не доходит и не допирает, а притворяться нет уже ни сил, ни желания. Да и смысла. Все уже знают и ждут. Кажется, на меня уже даже приглашают. Наверное, это только кажется.

Я нарочно не напишу сколько мне лет. Один мужчина сказал, что лучшие мои годы уже прошли, а в его устах это диагноз. Я бы сказала иначе — я ощущаю последние лучшие годы. Как ощущаю… А как чувствуешь последнюю влагу моря, выходя на песок.

Семейное положение мое стандартно.

Стандартность — это самое больное, то, чего бежала всегда и к чему неизменно приходила — люди, мысли. Поступки, даже если мотивация казалась неповторимой. В конце-концов человек физичен, и это накладывает стандартные телодвижения как в пространстве, так и во времени. Ситуации разрешаются несколькими вариантами, если есть возможность выбора, но и выбор не спасает, ибо он всего лишь вариант стандарта.

Тогда я попыталась искать проявления и копила их, как скупой рыцарь. Отклонения от стандарта, при этом я не касаюсь болезненных проявлений, патология еще более стандартна, чем норма, ибо классифицирована, изучена и пришпилена булавкой в соответствующих разделах, но отклонения от стандарта встречались редко и лишь частично. Красота же альтернативных решений была недоступна тем, с кем сводила меня жизнь и судьба. Я страдала от этого и продолжаю не смотря на опыт.

Поступки мои никогда не выделялись.

Жизь моя начиналась в провинции и не предвещала счастья, потому что была затеряна среди многих детских девочкиных воплощений, пришедшихся на середину двадцатого века. Социальные предпосылки были мелки, а духовные не брались в расчет. Девочка была здорова, ленива, избалована, тиха, очаровательна. Умница в школе и поздний ребенок дома. Умела врать по телефону, что папы нет. Мечтала быть Атосом и понимала, что невозможно то есть критичность мешала полету воображения уже тогда, а в школе и подобных заведениях утвердилась и вошла в привычку. Понимала, что удобнее быть Д`Артаньяном. А еще приятнее — Ришелье.

Но я уже не пишу о себе, эти слабые характеристики — они совсем другого человека рисуют. Ее, Сюзанну. Зинку — чтоб не задавалась и не понимала как повезло ей, что родители интуитивно почувствовали значение имени для судьбы, или наоборот. Отец Сюзанны был ремесленник по художественной части, но любил Сезанна непонятной нездешней и неразделенной /в плане собственного воплощения в отблеске привязанности/. Отсюда и Зинка, ненавидящая Сезанна — раз, родителей — два /по причине сбагривания бабушке по боковой линии/, Родину — три /по причине ее поганости, как таковой/ и вареный лук, в том числе как образ жизни. Но эти искорки определений снова не принадлежат мне, это скорее осколки автопортрета, ставшие неактуальными с годами, но помогающие понять.

Господи, как лень мне писать диалоги — их было очень много диалогов, разной степени банальности, даже блестящие были иногда, но разве в этом суть. Суть в совпадении двух девочек в провинции в заданное непонятно зачем время, но все это при полном отсутствии действия, во всяком случае достойного хотя бы провинциальных подмостков. В этом, конечно, такая щемящая и узнаваемая трагедия большинства посредственных судеб, что достаточно всего лишь намека, и то — деликатно, потому что для чего?

Поражающая меня невесомость существования была для Сюзанны естественна и банальна, а я тянулась именно к этому, потому что, хоть и объясняла вслух происходящее куриностью ее мозгов, втайне мучилась возможностью лишь внешнего повторения. Ей хронически везло, суке. За это я делала вид, что ее люблю.

Поступки ее были ярки и естественны, хотя я всегда подозревала, что в этом должна быть какая-то тайная работа, завершающаяся во внешнем мире. И все мои нелепые и как бы случайные вопросы, не к месту и времени, злящие или льстящие, все они имели целью одно — убедиться, что кажущаяся неповторимость существования действительно умело выстроена, а значит это следствие, а не способ бытия. Я даже согласна была признать за ней достаточно серьезные постановочные способности — любой труд должен быть вознагражден, особенно если он не имеет прямо-меркантильные цели, а только опосредованные. Поймать я ее хотела. Была все-таки фальшь!.. Или не было?.. — Костюмерная.-

Я совсем не уродлива. Уродство это уже достаточно агрессивный выход. Собственная способность к воплощениям пугала меня с детства. Я бегала от зеркал. Странно, но наружность моя волнует меня достаточно сильно, особенно в отношении соответствия окружающей обстановке, а вернее даже в отношении совпадения выбранного образа и внешнего мира. То есть когда я произношу слова, я должна понимать кто произносит их на самом деле — я или женщина, которая должна по выбранной роли формулировать именно так и не иначе. А если приходится иначе, то начинаются сильные несовпадения, дискомфорт и заметна фальшь, и считают, что я издеваюсь, хотя издеваться нарочно я не умею. То есть умею, но настолько плохо по среднестатистическому сравнению, что как бы и вовсе не умею. Поэтому дурацкие ситуации получаются.

Самое отвратительное в жизни — это игра по правилам. Иногда вместо того, чтобы сказать ~не хочу~, приходится говорить многословно и чаще всего все равно уступаешь, делаешь, но уже на фоне обиды и внутренних комментариев с обеих сторон. Вот чему учиться бесполезно, но стоило бы. Я не имела в виду комментарии, но подумала, что именно они украшают или наоборот существование, выворачивают или хотя бы поворачивают однозначные ситуации и не то, чтобы избавляют от выматывающих повторов, но хотя бы облегчают их. Я пользуюсь этим.