Блистательные годы. Гран-Канария - Арчибальд Джозеф Кронин

– Бильярд, – повторила она таким тоном, словно ей предложили сыграть в чехарду.

– Да, что скажешь? – настаивал Филдинг. – Сыграем вчетвером. Схожу проверю стол. А вы все подтягивайтесь. – Он прикурил сигару и зашагал к двери.

Элисса вздохнула, глядя ему вслед.

– Почему, – пробормотала она, изогнув брови, – ну почему именно в такие ужасные и завораживающие моменты Майклу не сидится на месте? Мы ведь почти добрались до сути. Почти узнали, что нам делать! Но теперь… – Она посмотрела на Мэри и Харви и улыбнулась. Потом встала, зевнула и, не добавив ни слова, вяло поплыла к выходу.

Они остались вдвоем. Наедине впервые с того утра в Лос-Сиснесе. Все случилось так неожиданно, что Мэри вздрогнула. Она сидела неподвижно, словно боялась пошевелиться. Прошло долгое время, прежде чем она решилась медленно поднять глаза. Заглянула Харви в лицо. Все, что произошло за последние несколько дней, ускользнуло прочь и растворилось. Еле переводя дыхание, Мэри прерывисто воскликнула:

– Это правда… то, что она сказала! Что… о, что нам делать?

Ее распахнутые глаза были темны, полны страдания. Но светилась в их глубине и твердость, новообретенная зрелость. Отблески огня играли на ее волосах, шее и руках – таких белых по контрасту с простым черным платьем. Ее лицо, все еще бледное, было спокойно, хотя губы дрожали от боли.

Харви молчал. Он не шевелился, неотрывно глядя Мэри в глаза и ощущая что-то похожее на голод. «Да, наконец-то… наконец-то мы узнаем… каждый из нас… наконец», – думал он.

– Дольше откладывать нельзя, – прошептала она. – Мы должны посмотреть в лицо реальности. Теперь ты больше… больше обо мне знаешь. Видишь, почему мне захотелось убежать к простоте, убежать от всего этого – всего, что давит на меня, душит. Ты слышал колкости Элиссы. Они вполне справедливы. Такая жизнь никогда меня по-настоящему не привлекала. Она не моя. Но до встречи с тобой я не понимала этого полностью. Верно то, что ты сказал о работе. Ты разбудил что-то во мне. Время пришло, хватит всем обращаться со мной как с ребенком. Я уже не мечтательная девочка, больше не тоскую по садам. Я знаю, этого недостаточно. Теперь я женщина. Я бы хотела чем-то заняться, отдавать, получая что-то взамен. И теперь – больше, чем когда бы то ни было. Я изменилась, стала другой. О Харви, только теперь я повзрослела. Я вышла за Майкла, когда мне было восемнадцать. Мало что понимала тогда. Он мне нравился, только и всего. Он не просил большего. Никогда не просил. Но ты видишь… – произнесла она очень тихо, – видишь, какой он хороший… – Она осеклась. Стиснула пальцы так, что они побелели сильнее, чем лицо. – О, это ужасно… ужасно… любить тебя так глубоко и не знать, что делать.

Его сердце снова билось, как огромный колокол. Словно во сне, он произнес:

– Однажды ты уже пришла ко мне… в Лос-Сиснес.

– О да, я знаю… знаю, – откликнулась она. – Но тогда я не раздумывала… видимо, потому, что была больна. Это было наитие – пойти к тебе.

Ее грудь поднималась и опадала. Харви хотелось зарыться лицом в эту мягкую грудь. Какая пытка!

– Ты понимаешь… – произнес он, задыхаясь, – мы оба понимаем… есть нечто, связывающее нас вместе.

Молчание. Потом она прошептала:

– Я знала это давным-давно. Я не принадлежу никому, кроме тебя. Но что мне делать? Я не вольна поступать так, как мне хочется. Я не могу… о, я не могу причинить боль Майклу.

– А будет ли ему так уж больно?

– Не знаю. В голове сумятица. Думаю, Майкл не поймет. Просто рассмеется. Нет никакого смысла пытаться ему объяснить. Ты сам в этом убедился. Мне придется уйти… просто уйти, не сказав ни слова. И что это будет значить – трусливо сдаться или проявить храбрость? Я размышляла об этом, пока в голове не начался полный сумбур. Я говорила тебе на судне, как мне претит все грязное и мерзкое. – Ее голос сорвался, но она заставила себя продолжить. – Женщины, которые заводят любовников… Интрижки, которые вспыхивают и угасают. Это уродливо, это приводит меня в ужас. Я пыталась создать себе идеал, что-то вроде принципов. Я пыталась жить в соответствии с ними. Но теперь все мои принципы перевернулись с ног на голову. Я не могу отличить добро от зла. И все это время меня преследует одна мысль: как я буду жить без тебя? – Ее голос задрожал и стих.

В комнате повисло молчание.

Харви взял Мэри за руку и прошептал:

– Твои принципы не перевернулись, Мэри. В тебе нет ничего, кроме добра. Я люблю тебя.

Она подняла голову, взглянула на него темными, широко распахнутыми глазами:

– А я люблю тебя.

Дверь открылась, вошел Филдинг, держа в руке кий. Остановился и уставился на пару. Кашлянул, потом улыбнулся:

– Вы, двое, пойдемте играть. Элисса решила, что предпочитает пул. А в него веселее играть вчетвером.

Наступила мертвая тишина. Краска бросилась в лицо Харви, потом он побледнел и стал выглядеть таким же изможденным, как прежде.

Филдинг сказал, не переставая улыбаться:

– Простите, что помешал, и все такое. Наверное, вам не до игры. Если пожелаете, приходите, когда… когда закончите.

Мэри опустила глаза, поникла всем телом. Придерживаясь рукой за каминную полку, произнесла невесомым, странным голосом:

– Я устала, Майкл. Наверное, пойду прилягу.

Он мгновенно рванулся вперед:

– Ох, ну и ну! Ох, мне чертовски жаль, правда. Это же твой первый вечер, который ты решилась провести с нами. Напрочь забыл, экий я болван! Давай я позвоню. Позволь мне сделать хоть что-нибудь.

Она отстранилась от камина и, не поднимая глаз, медленно пошла к двери.

– Все хорошо. – Тот же странный, невесомый голос. – Но, думаю, мне пора… если не возражаешь.

– Конечно-конечно. Разумеется.

Майкл виновато взял ее за руку. Он был тронут… пусть его повесят, если он не был тронут. Он должен проводить ее до спальни. Ступеньки, вы же понимаете… ох, какой же он все-таки негодяй, что забыл о жене.

Рука об руку они вышли из комнаты. Харви надолго застыл, глядя на закрытую дверь. Он был словно парализован. Если бы только он мог что-то сделать, если бы только мог драться, как подрался с Карром. Ему хотелось схватить что-нибудь, ударить об пол, разбить. Но что можно противопоставить спокойствию такого человека, как Филдинг? Он видел с сокрушительным унынием, что не в силах сделать ничего. Дрожь пробежала по его телу. Это невыносимо. Нет, он не в состоянии больше терпеть. Ему пора убираться. Куда-нибудь, куда угодно. Он бросился к французскому окну, раздернул