Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

Незнакомец посмотрел в свою сумку. Вынул из неё ещё несколько золотых монет и письмо, запечатанное большой красной восковой печатью. Подержав несколько мгновений в руках письмо с написанным на немецком языке адресом, словно удостоверясь в целости этого письма, он бережно положил его в сумку и, налив стакан водки, обратился к хозяину.

Блеск золотых монет, лежавших на столе, ослеплял хозяина. Жадно, как собака, ждущая подачки, он стоял около стола и смотрел в рот богатому гостю.

— Есть путь на Клин помимо Чёрной Грязи?

В голове хозяина живо промелькнуло соображение, что его временный постоялец боится дозоров, о которых он уже знал, хотя и не понимал, зачем они выставлены. Пристально глядя на золотые монеты, он ответил, слегка усмехаясь:

— Ещё бы, как не быть.

— И лошади есть? — продолжал незнакомец.

— Орлы! — ответил хозяин, причмокнув губами. Незнакомец кинул ему золотой.

— Это пока, — сказал он. — Снаряжай пароконные сани.

Хозяин, поймав на лету монету и низко поклонившись, выбежал на двор. Незнакомец выпил водки, закусил и, облокотившись на стол, задумался. До него донёсся стук раскрываемых дверей конюшни, топот лошадей и голоса. После долгой ходьбы по морозу и выпитой водки он, видимо, чувствовал усталость и его одолевала дрёма. Через несколько мгновений голова его упала на стол, и он забылся. Внезапно он был разбужен громким стуком в ворота, собачьим лаем и криками во дворе. В одно мгновение незнакомец был на ногах, ощупал за пазухой пистолеты и сумочку, нахлобучил шапку и выскочил на двор. Какой‑то человек, в высоких сапогах, в цветном кафтане, перетянутом ремнём, в остроконечной бараньей шапке, с плёткой в руке, стоял посреди двора и неистово кричал на хозяина:

— Я покажу тебе, чёртов кум, как это ты не дашь мне лошадей! Не хочешь добром — силком возьму. Не хотел золота — плети попробуешь…

Он замахнулся на хозяина плетью. Хозяин поспешно отскочил…

— Лошади заказанные! — крикнул он.

— Ладно, ладно, — ответил человек с плёткой, — отворяй ворота. Посмотрим, кто помешает мне.

— А помешаю тебе я, мил человек, — громко произнёс первый незнакомец, вдруг выступая вперёд.

Второй на миг опешил, а хозяин ободрился. Первый внушал ему больше доверия, так как уже успел дать ему золотой, а второй только сулил.

— А кто ты такой? — спросил, опомнившись, второй незнакомец.

— А такой, — ответил первый, вынимая пистолет и наводя его на своего собеседника. — А теперь, — грозно прибавил он, — клянусь тебе Богом, что я разобью тебе голову, ежели не будешь слушаться меня.

Второй запустил руку за пазуху и нащупал рукоять охотничьего ножа. Нож — плохая защита от пистолета. Он кинул вокруг себя злобный взгляд попавшего в западню зверя и отрывисто спросил:

— Что ж ты хочешь?

— А вот пойдём в горницу, там и потолкуем, — ответил первый. — Что‑то морозно тут. Ну, живей, поворачивайся, — добавил он, — да не вздумай чего. Ей — ей, всажу пулю.

Второй молча повернулся и направился в дом; первый с поднятым пистолетом следовал за ним. Войдя в горницу, первый сел у стола, положив перед собой оба пистолета, и указал второму место на лавке против себя. Хозяин и дворник с любопытством наблюдали эту сцену. Но первый незнакомец властным жестом руки выслал их из комнаты. Когда, они вышли, он обратился к своему пленнику.

— Ну, теперь потолкуем, — произнёс он, — а вот и подкрепись.

Не сводя с него глаз, он налил ему стакан водки и подвинул хлеб и рыбу.

— Подкрепись, — повторил он, — зла тебе не желаю, вижу, что ты по чужому приказу делаешь. Эти слова, видимо, успокоили пленника.

— Но, — продолжал первый, — дело первее всего. Тут, брат, как истинный Бог, головы могу решиться. Тут уж сам знаешь, коли что, твоей головы не пожалею.

В его тоне слышалась такая железная решимость, что сердце пленника упало. В чьи руки он попал? Он вздрогнул и глухим голосом тихо сказал:

— Коли ты от князя Долгорукого аль Голицына — стреляй разом. Легче так сразу подохнуть, чем калечиться на дыбе…

Его голос прервался, во рту пересохло. Он с жадностью схватил стакан водки и залпом выпил.

Несколько мгновений первый пристально смотрел на него, но, видя его непритворный ужас, вдруг громко, весело, почти дружелюбно рассмеялся.

— Эге, приятель, — воскликнул он, — так мы идём, кажись, по одной дорожке. А я, признаться сказать, думал, что это ты от Верховного тайного совета. Тут бы тебе и крышка, — он усмехнулся. — Сам знаешь, своя рубашка ближе к телу. Видно, и ты знаешь распоряжение‑то их?

Второй кивнул головой.

— Ещё бы, — произнёс он, — предупреждён был, на что иду. Объявлено в Москве: смертная казнь, кто тайно, без Верховного Совета, из Москвы выйдет, а допрежь смертной казни допрос… Брр… — закончил он.

— То‑то оно и есть, — отозвался первый. — Значит, у нас с тобой одни вороги. Ну а теперь, добрый молодец, скажи, кто ты такой?

Второй несколько мгновений колебался, но, увидя, что его допросчик нахмурил брови и положил руку на пистолет, и боясь возбудить в нём подозрения, решительно ответил:

— Человек гвардии капитана Петра Спиридоновича Сумарокова, его, фолетор Яков Берёзовый. Потому, — добавил он, — что я из деревни Берёзовой, а есть ещё фолетор Яков из деревни Озёрной.

Первый присвистнул:

— Эге — ге! Так, значится, ты едешь по приказу капитана Сумарокова. Ишь как!

— Он сам едет, — поспешно отозвался Яков. Первый даже привскочил.

— Сам! А кто ж его послал, куда и где он?

Яков, уже совершенно успокоенный за свою жизнь, попросил ещё стакан водки, выпил, закусил и ответил:

— Не знаю, кто ты, а только, может, ты знаешь, что Пётр Спиридонович состоит при графе Ягужинском?

Незнакомец кивнул головой.

— Так вот, — продолжал Яков, — как граф узнал, что Долгорукий да Голицын едут в Митаву да под смертной казнью запретили выезжать из Москвы, он и послал тайно в Митаву Петра Спиридоновича, а тот прихватил меня. Потому, значится, я ему самый близкий, я — то фолетор, то камердир. Из Москвы‑то, — продолжал он, — выехали благополучно. Тройку взяли у Яузских ворот у Ивана — каменщика. Доехали до Чёрной Грязи, а там сержант строгий, не пускает. Мой и так и сяк, и денег‑то