Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

А в соседнем дворе мать раненого Ески — старая Соби — обеими руками обхватила лежащего в беспомощности сына, не отпускала его. Два здоровенных солдата вцепились в ее костлявое, дряблое тело и долго не могли оторвать старуху-мать от больного сына. Соби кричала, плакала, отбивалась ногами, однако все быстро кончилось, ее резким толчком оторвали от единственного сына, на руках один солдат вынес ее во двор. Второй воин осмотрел помещение, невольно остановил свой взгляд на военной форме с боевыми наградами, висящей у изголовья больного. В это время, дрожа всем телом, Ески поднатужился, с трудом, стоная, присел. За последние дни он весь почернел, остались только кожей обтянутые кости. Однако глаза его еще горели, выдавали жизнь.

— Не трожьте мать, — сумел вымолвить он.

Солдат, с непонятными мыслями, еще с минуту смотрел на него, молча вышел.

— Ублюдки, вашу мать, — простонал Ески.

В это время почти все село пригнали в школьный двор, из помещения выпустили мужчин. Все плакали, кучковались семьями, дети кричали в испуге. Вокруг плотным кольцом сжимался частокол зловещих, покрытым мраком пороха автоматов.

В таком застывшем оцепенении стояли долго. Офицеры не знали, что делать дальше, — исчез где-то их командир Касьянов. Солдаты ждали команды. Народ потихоньку пришел в себя, стал оценивать ситуацию, взбадривать друг друга, успокаивать. В это время Табарк взяла с собой внучку Кутани в качестве переводчицы, подошла осторожно к ближайшему солдату.

— Бабушка просит, чтобы Вы ее отпустили домой, положить сено буйволам и курицам корм.

Солдат был старым, видимо сердобольным. Слезы выступили на его глазах, глядя на жалкую девочку.

— Доченька, вон наш командир — обратись к нему, — мягко сказал он.

Капитан Аверин внимательно выслушал повторный перевод Кутани — сделал гуманный вывод:

— Да, скотину жалко. Рядовой Спиридонов, проводи старуху до хаты и быстрее обратно.

Возвращаясь домой, у Табарк была только одна мысль: забрать два родовых кинжала, один серебряный, другой атагинский, припрятанные Цанком в стойле сарая. И еще — самое главное — проведать Ески.

Рядовой Спиридонов оказался не суровым человеком, он разрешил Табарк повозиться в сарае, спокойно ждал, пока старушка засовывала кинжалы под длинное платье, в шаровары. Добившись желаемого, женщина стала второпях ухаживать за скотинкой, при этом обнимала всех, целовала, плакала. Буйволы, видимо, все чувствовали, со слезами на глазах ложили свои большие головы ей на плечи, жалобно мычали.

— Ну скоро ты, бабуля? — крикнул Спиридонов. — Давай побыстрее.

Табарк вышла из сарая.

— Можно я туда пойду? — сказала она по-чеченски, показывая пальцем направление дома Соби.

— Нет, — твердо ответил солдат, — хватит, пошли.

Табарк закрутилась, жалостливо глядела в глаза Спиридонова.

— А туда можно?

Вначале рядовой не понял, потом, глянув на направление руки, сообразил.

— В туалет что ли?.. Ну ладно, иди… Только не засиживайся там, бабуля.

Табарк села в туалете, из щелей подсматривала за солдатом, хотела незаметно проскочить во двор Соби. Спиридонов достал кусочек газеты, тихонько присвистывая, сделал самокрутку. В это время раздался глухой хлопок, и Табарк увидела, как из дома Ески вышел военный, на ходу прятал в кобуру пистолет, быстро исчез за забором.

Старушка, согнувшись, вышла из туалета, сквозь калитку проскочила в соседний двор, вбежала в дом, застыла в ужасе… Ески лежал неподвижно, со злым оскалом в зубах, безумные глаза его упирались в потолок, а прямо посередине лба зияла маленькая, темно-бурая точка, обрамленная пороховой пылью.

— Ески, — вскричала Табарк, схватила родственника за плечи; ее руки увлажнила липкая, теплая кровь. — Помогите, помогите, — завопила она.

Часам к десяти утра распогодилось. Резкий, холодный ветер с севера разогнал туман, вытолкал за высокий перевал мрачные тучи. Небо над Дуц-Хоте прояснилось, засветилось нежной голубизной. Над вершинами гор зависло яркое, невысокое зимнее солнце. Покрытая белоснежным покрывалом Вашандаройская долина заблестела серебром, показала свою роскошную ширь, красоту, притягательность. Поперек ее чернела ровная полоска каньона родника. Покрытые голыми вековыми деревьями склоны окрестных гор замерли в оцепенении — такого ужаса даже они не видели. Сама природа прощалась со своими жителями. А высокие черноствольные дубы и чинары качали в удивлении кронами, размахивали голыми ветками, под ветер освистывали гнусную операцию большевиков.

Жители Дуц-Хоте замерли, в изумлении рассматривали родные горы, чувствовали, что многие из них больше сюда никогда не вернутся, не увидят этот сказочно красивый, щедрый край, не напьются живительной родниковой воды, не наполнят грудь душистым ароматом горного воздуха… Все плакали. Теперь никто не кричал. Просто сквозь нескончаемые, обильные слезы пытались запечатлеть в памяти все прелести родных мест, милого Кавказа. Природа наградила их в последний раз — разогнала тучи и туман, раскрыла щедро свою ширь и высь, как бы говоря, что вы не забывайте нас и возвращайтесь, а мы терпеливо будем ждать вашего возвращения. Ибо эти ваши горы, ваши долины, ваша земля. Вашей кровью и потом эти места щедро политы, напоены до пресыщения. И только поэтому благоухает этот сказочно щедрый край. Без вас, вайнахи, здесь не будет радости, счастья и просто гармонии!

— О вайнахи, — вдруг сиплым, срывающимся в предательской слабости голосом крикнул самый старый житель Дуц-Хоте — Арзо сын Дамси. — Посмотрите кругом. Как прекрасен наш край! Запомните его таким и передайте в памяти поколениям… Я завещаю вам, о вайнахи, только одно — стремление вернуться в родные края, в наши горы. Ибо без них у нас не останется языка, культуры, традиций и естественно самого народа. Чеченцев на Земле тогда больше не будет… О, люди! Я прошу вас сейчас взять себя в руки, на зло этим извергам не показывать нашей слабости и печали. Наши отцы немало страдали от варварских набегов, но они выстояли, выдержать должны и мы… У этих людей нет Бога. нет ничего святого, они поклоняются идолам, в том числе и живым, они создают себе кумиров и не могут без них существовать. Они несвободны, они не знают, что такое свобода, поэтому они крайне несчастны, и вследствие этого бесконечно жестоки…

— Аминь, аминь! — понеслось по толпе.

— И еще, о люди, берегите детей. Главное — дети. Держитесь вместе, не поднимайте паники, и помните, нас создал Бог, чтобы мы в обозначенный им час умерли… Когда мы помрем неизвестно, и до последнего вздоха мы должны стремиться жить. Поэтому не волнуйтесь, боритесь до конца за жизнь, а самое страшное, что с нами может быть, — это смерть, а она неизбежна… Да благословит нас всех Всевышний!.. Аминь!

Жители Дуц-Хоте по-прежнему толпились в школьном дворе, окруженные частоколом солдат. Недалеко от них на небольшой возвышенности стояли кучкой офицеры, в центре, важно расставив ноги в победоносной позе, красовался Касьянов.

— Переводчик? Где переводчик? — крикнул он. — Я здесь, товарищ капитан.

— Ха-ха-ха, через недельку будешь называть меня майором… Так, что это болтает старый болван?

— Да так, призывает к спокойствию и говорит, что все в руках Божьих.

— Правильно говорит. Только Бог здесь не при чем. Все в наших руках.

В это время к Касьянову приблизился капитан Аверин.

— Автотранспорт сегодня сюда прибыть не сможет — снега по колено, — сказал он озабоченно.

— Да, видимо так, — подтвердил неунывающим голосом Касьянов.

— Так что будем делать? Как доставим население до Махкеты?

— Товарищ капитан, — наклонив в сторону Аверина надменно голову, с усмешкой говорил Касьянов, — это теперь не население, а спецпереселенцы… Это раз… А до Махкетов пойдут своим ходом, и немедленно… это два.

— Так среди них старики, дети, больные.

— Отставить, — рассердился работник НКВД. — Я повторяю для Вас и всех остальных — нет среди них горации — это все спецпереселенцы, а если проще — бандюги.

— Не горации — а градации, — глядя в сторону, сказал спокойно Лопатин.

— Ты — Лопатин, — заскрежетал зубами Касьянов, — доиграешься.

— Виноват, товарищ капитан, — я как лучше.

— Лучше, чем я сказал, не бывает. Понял? Сопля! — заревел зверем Касьянов.

— Так точно, товарищ капитан, — выпрямился в струнку Лопатин.

Наступила пауза, ее нарушил Аверин.

— И все-таки, товарищ капитан, они… точнее спецпереселенцы, ведь не смогут нести по такой дороге, в такую даль мешки с мукой.

— Слушайте, — развел руками Касьянов, — да что вы все такие сердобольные… Не смогут, значит хорошо — нам больше достанется… Пусть подыхают с голоду — твари. Вы что думаете, мы их в санаторий направляем?.. Что вы за люди? Не пойму я вас. Не так вы мыслите.