Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

Ввиду такой ситуации Карл Август, вместе с герцогом Дессауским, под предлогом родственного визита отправился в мае в Берлин, дабы составить себе более точное представление о намерениях Пруссии и о предпринятых ею конкретных шагах. Фридрих Великий был уже в Силезии, вместе со своей армией. В целом политическая обстановка развивалась впоследствии не столь неблагоприятно, как опасались поначалу: хотя 5 июля 1778 года прусская армия вошла в Богемию, что послужило началом войны, вызванной баварским наследством, но сражения там разгорелись незначительные. Народ прозвал эту войну «картофельной», поскольку войска в основном занимались раздобыванием провианта. Помимо того, у Фридриха Прусского были все основания придерживаться осмотрительной тактики: ведь ему не удалось побудить Россию и Францию к активному вмешательству в конфликт с императором Иосифом. Наконец Тешенский мир 13 мая 1779 года принес сложный компромисс, урегулировав интересы Австрии и Пруссии.

Дни, проведенные в Потсдаме и Берлине с 15 по 23 мая 1778 года, принесли Гёте немало впечатлений. Визитеры не упустили возможности осмотреть архитектурные достопримечательности обоих городов: знаменитый Манеж и королевские конюшни в Потсдаме, а также Берлинскую оперу, фарфоровую мануфактуру и храмы святой Хедвиг и святого Николая. В дневнике Гёте отмечено, например, за 16 мая: «После обеда Графф, Ходовецкий, Вегелин. Вечером «Соперники». Значит, были нанесены визиты к дрезденскому живописцу Антону Граффу, который жил в то время в Берлине, к известному граверу и иллюстратору Даниелю Николаусу Ходовецкому, а вечером — в театр, на комедию. Среди «визитов» следующего дня названа также «Каршин» — Анна Луиза Карш, берлинская «народная поэтесса». Прослышав, что Гёте приехал в Берлин, она сама навестила его в «пристанище чужеземных принцев»: «Хотела застать там Гёте. Но он успел уже уйти, и на другой день, против обыкновения, я написала ему в полушутливом тоне» (из письма Глейму от 27 мая 1778 г.). Это была непритязательная, бойко зарифмованная записка («Доброго утра, герр доктор Гёт', / Зашла я вчера к вам с приветом […]»), и Гёте в самом деле явился познакомиться с ней. Небезынтересно, что Каршин рассказывала Глейму: «Говорят, что император собирается пожаловать его баронским званием и что потом он сможет обзавестись супругой из благородной семьи; я спросила его, не желал ли бы он насладиться чувством отцовства; мне показалось, что он не слишком далек от подобных мыслей. Он прекрасно ладит с детьми, и эта черта подает мне надежды, что со временем он станет хорошим супругом, а также, пожалуй, вполне добродетельным человеком, который когда-нибудь еще пожалеет, что в его сочинениях бывало кое-что безнравственное».

Похоже, что Гёте пришлась не слишком по душе жизнь в столице Пруссии, городе, где жил и некто Фридрих Николаи (кому он так и не нанес визита). «С окружающими я, впрочем, совсем не поддерживал отношений, и в прусском государстве я не произнес вслух и единственного слова, какое они не могли бы напечатать». Однако он многое заметил, и в том же письме от 5 августа 1778 года рассказывал Мерку: «Мы были там всего несколько дней, и я лишь глазел, как ребенок, на собрание редкостей. Но ты ведь понимаешь, что я весь существую в созерцании; и вот посетило меня тысячекратное озарение. Был я и вблизи от старика и видел самую суть его, все это золото, серебро, мрамор, обезьян, попугаев и порванные шторы, да слышал, как о великом человеке рассуждают его собственные холуи».

Еще из Вёрлица, где путешественников восхитил парк герцога Дессауского, Гёте с проницательностью драматурга, накапливающего жизненный материал, писал Шарлотте фон Штейн: как представлялось, «все лучше уясняю я себе суть драматургии, поскольку меня все больше занимает то, как великие мира сего играют судьбами людей, а боги — судьбами великих» (14 мая 1778 г.).

От Берлина у него осталось впечатление огромного часового механизма, действовавшего перед его глазами, так что по телодвижениям кукол можно было сделать вывод о потайных приводных колесах, «особенно о большом старом зубчатом вале ФР (Фридерикус Рекс, то есть о короле Фридрихе)» (17 мая 1778 г.).

«Вот что только могу я сказать: чем огромнее мир, тем отвратительнее фарс, и, клянусь, все непристойности и глупости Гансвурста не столь омерзительны, как нутро великих, а заодно и малых сих, всех вперемешку. Я просил богов, чтобы они до конца не лишали меня мужества и прямоты характера […]. Однако я не могу назвать своим именем то значение, какое все это приключение имело для меня, для всех нас» (19 мая 1778 г.).

Это значение, однако, поддается оценке. Чем больше видел деятельный наблюдатель, как люди на всех уровнях играют свою роль, порой совершенно как куклы, приводимые в движение сложным часовым механизмом, тем более ощущал он потребность уйти в себя, оказаться в полном одиночестве, о чем он так часто говорил. Лишь наедине с самим собой мог он прийти к внутренней гармонии, если это вообще было возможно. Жизнь и поступки в большом мире представлялись ему теперь сомнительными. Возможно, что, достаточно рано осознав это, Гёте не находил для себя ничего привлекательного в мировых столицах, таких, как Париж или Вена. И считал, что его место — в скромном Веймаре, где пределы всего хорошо обозримы. Если в более широком кругу можно достичь более обширного воздействия, то в меньшем оно может быть увереннее и непринужденнее и порождение нашего ума скорее является нам» (письмо Ф. фон Шукману от 25 ноября 1790 г.).

В эту трудную пору, накануне войны, вызванной баварским наследством, и Карл Август и сам Гёте ближе, чем прежде, соприкоснулись с «большой политикой». Особенно деликатная ситуация сложилась в начале 1779 года, когда уже начавшаяся война грозила обостриться. Гёте, как член Тайного консилиума, то и дело участвовал в заседаниях по выработке политической линии, и все, что обсуждалось и решалось там, было делом в высшей степени тонким. Прусский король требовал согласиться на проведение рекрутского набора в Веймарском округе. К тому же стало известно, что прусские вербовщики уже нарушили границу герцогства. Напряженными были эти недели в Веймарском Тайном консилиуме, и тревоги той поры нашли свое отражение в дневнике Гёте. Вот записи за 14–26 января: «Меж двух огней — и беззащитны.

Еще несколько ходов пешками — и нам мат». Герцог Карл Август, правда, обратился было к Фридриху II с письменным требованием, чтобы тот пресек деятельность вербовщиков, однако король решительно отверг это. Что было делать дальше небольшому государству, которое в крайнем случае никак не могло оказать реального сопротивления?