Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

На общем разговоре сегодня царит разнохарактерное возбуждение-распределение ипостасей. Пациенты подталкивают друг друга локтями, переглядываются и прячут улыбки, завтра утренник-нехристианское бдение. Сегодня с четверть часа назад трактуемое в разных местах по-разному и под разными углами внепространственно-временное событие. Запущенное выжило, а очертания ночного кристаллизовались в нечто удобоваримое. Когда в гимнастический, занятый по торжественному, заходит сестра, все успокаиваются, покидают козла, сбрасывают с себя маты, из горла и чрева шпаги, с плеч песочные шары, на их место головы, Иса застрял стопой в гимнастическом кольце и не может, устали взятые в осаду лишним весом мышцы живота, никто не помогает, никто не хочет прикрыть валяющуюся под ним кучу таблеток. Угрюм один Серафим. Не бросил на вошедшую и единственного. Руки сложены, на языке жестов изображается неприступность и намерение выжать из негодяя побольше сока, глаза в бок и пол. Сидит, вопреки собственным, на краю стульного ряда. Сестра уже о случившемся. И сама изумлена, яйцо наконец, не слишком радости пациентов. Нет надобности разделять, более сетует на неподходящее время для. Сегодня подопечным нечто особенное, в духе сенсаций крестовых походов. Своей историей намерена вызвать гамму эмоционального стояния на реке Угре и возвратить их сознания-воздушных змеев на небесконечной лебёдке ближе к градусной системе координат. Вытрясти психоделическую пыль из Натана, показать образ чудовища в первобытной пещере обставленной венскими стульями и габсбургскими сервантами-отражение в зеркале Серафиму, заменить видения Карла на видения Карла в видениях каких-нибудь провидцев и прочее подобное. Сестра сама не знает чем, не советовалась с доктором, в последние захандрил, не находя в энциклопедии слова и подозревая неверность прочих в своих пересечениях, сама придумала это и сама воплощает в. После стычки с Серафимом, будто второе дыхание, неизъяснимое скопическое вдохновение. Она точно, затеянное к чему-то приведёт и это, пусть скверное по смыслу для больных, влекло и. Сестра лишь бы не уснули про пациента номер 15. В лечебнице нет ни одного охранника и санитара. Покойный благотворитель категорически заводить вакансию. Как ни увещевал доктор, за помощью к кхерхебам, ничего не. Жертвователь на своём твёрдо, опрокинутый памятник гигантскому блину на высохшем болоте. После смерти, доктор было, вопреки, иначе научен, рукастые санитары в психиатрической у него в крови, взял одного, не прослужил и недели. Исчез без вести и следа намерений исчезнуть, должно быть был слаб духом. Доктор думал, дело рук ночного наблюдателя, умевшего соткаться в любом помещении лечебницы, но не часто пользующегося навыком. Доктор считал наблюдателя страшным человеком и после пропажи санитара опасался шагать вправо или влево от наказанного, так же копать в сторону ту, были закопаны сведенья об.

На третий день безвестного копания, Темя на пяте освобождён от сей ободряющей, отправлен к разбойникам в АПЗ-20. Атаман должен дать непрямолинейную наводку, когда по несверянным часам и в каком месте на карте перехватить путешествующие вместе хор горлопанов и инфернальный оркестр-без-органа. Через Солькурск должны следовать мимолётным проездом без культурного слоя и взглядов из окон, направляясь на гастроль в новоявленный большой театр, отстроили в соседней губернии какие-то лихоимцы в третьем поколении. Здесь задержаться по одному сугубо частному, знал Принцип, его отец, прикидываясь слепцом, слал вместо поздравлений на день ангела с нарисованной на другой стороне ассигнацией, путаные донесения и финотчёты. Не знал гостиницы, время прибытия, точного дня месяца, однако знал месяц и это его козырь. Всё это атаман. Пока мясная оккупация внутренних, снабжённая точной инструкцией, покинула их кадастрово-недравые затеи, троица оставшихся соединилась и рыла сообщаясь голосом. Глубина к центру земли уже. В полтора человеческих, если брать в рассмотрение именно, а не всех тех, наводнил улицы начиная с конца XVIII-го. Вниз Колодец щей, то долбал киркой рустику, то срывал лопатой влажную и податливую с боков и насыпал в тачку. Обвязанную верёвками, воздымали Принцип с Вердиктом, бок о бок, в угол владения, опорожняли. Земляная вдоль забора до кирпичного, настигая штакетины в высоту груди, в воздухе фланировал междучервивый. До дна, однако ещё, раздумали достигать. Пока Колодец щей совершал размеренные, отдыхали наверху. Кричал, подходили к краю и вытаскивали. Так прошёл. Темя на пяте под вечер. Сперва, видя, подельники и сами едят какие-то баварские, протухшие в пути на промежутке от Вильнюса до Гродно, шпикачки-самотыки, потребовал и свою, после рассказал про свидание с. Ту поляну нашёл быстро. Дальше вроде как прямая. Встал посередине, жду. Топтался так около часу, потом, углубившись по колено, не выдержал, сел на краю, на какое-то неопечатанное бревно. Потом один из разбойников, узнал только потому, не был низкоросл. Я ему шепнул нужное разбив на три октавы, он кивнул, стукнув меня лбом в грудь и повёл к атаману. А там, в этой его избе… Темя на пяте застенчиво. Атаман принял тебе в избе? Не на лобном месте? – Принцип. Да… принял, мяться садовник корабельных сосен. Да говори ты как на духу самоубийцы, как дальше сплелись ваши жизни, Вердикт. Дальше на меня двое навалились смирительными рубашками с декольте, а атаман тот, гнидооборотень, стал что-то на лбу писать. Все на просторы Темя на пяте. На том никаких. Разве нечист, в какой-то бледно-жёлтой. Молоком надо, Вердикт. И что, он тебе там написал и отправил? – всё ещё озадаченный, Принцип. Ну да. И не приложил инструкцию к пользованию? Сказал, я ему должен благодарность иметь, за то, ножом не вырезал. Тут неподалёку хозяйство, молочного толка, моего знакомца, Вердикт после недолгого молчания. Он мне в молоке и из перси своей жены не откажет. Идите туда, Принцип. На лбу у Темя на пяте расшифрована «предатель». Убит там же, несколькими лошадиной по затылку.

Сестра, поправляя собранные в пучок на затылке, не несло никакой практической, нервическим побуждением, говорила, пациенты прикидывались, слушают. Здание, в котором мы все, старое, куда более, чем наша. До неё, помещалась другая психиатрическая, а до неё другая, а до неё другая, а до неё филиал Ньюгейта для детоубийц, а до него другая. Не совсем даже, а изолятор, для повредившихся рассудком в плохом смысле, не как вы. Массовых убийц, насильников людей и стен с дырками для подглядывания, истязателей всякой доступной плоти, которых нельзя было в тюрьму, потому что там могут встретиться несправедливо осуждённые и посылать на каторгу, потому что там их примут под своё крыло политические и придумают как использовать в своих, но и лечить, как мы лечим вас, тоже не имело, требовались особенно едкие таблетки, закупить у государства нет свободных средств. В изоляторе им, конечно, давали по первое число, швыряли в их логова обмазанные иодом леденцы и производили все надобные процедуры, обливание холодной водой из брандмейстерской кишки и оставление безо всего на неделю, но и доктор и санитары понимали, это зверолюдская тщета и в их оболочки уже не заманить никакую, самую отчаявшуюся обрести хоть что-то душу-эйдос. Не исключено, именно в этом, где мы сейчас сидим, сорок назад прохаживался кто-то из, отъедал себе пальцы и бился о нарисованную решётку покоя. Пациенты невольно комнату, некоторые смотрят на пол и друг на друга. В этом здании всё перестраивалось без согласования, увеличивалось число пыточных, расширялись коридоры и полномочия, слуховые окна заменялись на тоннели летучих мышей, бойницы и парапеты на крыше превращались в зимний сад, зимний сад превращался в посадочную площадку цеппелинов для побега персонала и прочее подобное. У нашего доктора, кажется, был старый план, но он спрятан далеко, да доктор и сам не любит на него смотреть, чтоб не знать того, что ещё можно с вами сделать. Что касается судьбы изолятора, то муниципальными принято решение упразднить, сочтя работу такого заведения бессмысленной, а заключённых в нём, либо провести задним через экспертизу, признать вменяемыми и казнить между небом и землёю, либо распределить по иным местам подобного толка, но глубоко подземным. Уже не знаю, как проведали о заключённые, возможно не все слуховые окна заселились колониями, но вот один, под номером пятнадцать, в один прекрасный, уже недалёкий от более прекрасного, которым сие мрачноаурное учреждение должно было быть упразднено-без-воспоминаний, исчез из своего покоя, преподносимого как замурованный. Куда он подевался, каким путём покинул келью угнетения – никто не мог разобраться в этом. Были вызваны расследователи хитрых дел, хорошо устроившиеся в жизни знатоки патологий, собаки с контролируемым нюхом, вокруг изолятора пущен воз с сахарной свёклой. Не нашли никого и ничего. Изоляция оставалось запертой снаружи на дверь внутри замаскированную под стену, но сгустка в ней не. Как будто кто-то из санитаров или иных изолятора, ночью, выпустил и провёл на волю, помахав на прощание набором метательных ножей. Все коридоры заперты на решётки-паутины, двери в кабинеты служащих силоселя выглядели как картины или отъезжающие на механизмах декоративные клавесины. Однако не смотря на всё это психиатрическое мракобесие, могущее запутать и не сбившихся в коллегию тогдашних санитаров, номер пятнадцатый сумел одурачить всех и вся, и теперь невозможно сказать, где он и чем подумывает заняться. Во всём городе, среди полициантов и сочувствующих из охранки объявлено чрезвычайное, людям через газеты, но без объяснения причин рекомендовано ночью не маячить на свету в окнах, временно засунуть в задницу весь экзистенциализм и не бывать в безлюдных местах, а так же постараться договориться друг с другом и обвалить цены на сахар, ибо сбежавший номер пятнадцать обладал ярко выраженным и продуманным образом. Лет ему было что-то около двадцати пяти. Одним видом отторгал принадлежность к чему-либо кроме секты демонических задоцелователей до крови. Жёлтые после внутреннего удара мочи глаза навыкате, не вполне редкие волосы, старательно зачёсываемые назад, для поддержания устойчивого образа у газетных рисовальщиков. Чтоб куафюра а-ля лысеющий Сёрен Кьеркегор не рассыпалась, ежедневно смачивал сахарной водой, отчего те не выдранные в порыве приступа дислексии оккультных книг остатки слипались, затвердевали и казалось, носит на макушке этакую решётку без поперечных. Номер пятнадцать имел длинные, возможность подпольно карать V экспедиции, делали похожим на благочестивого орангутана. Ещё в недавние годы своей, когда жажда установить границы страха не настигла настолько, бросалось бы в глаза специалистам, даже окончил университетский курс по многосоставной стезе архитектора-планировщика муниципальных учреждений греха. Когда раскопали расследователи, пришли в неописуемый и побежали делиться с осадившими их среди диванов с подушками и персидских ковров знатоками патологий. Возможность разгадать секрет исчезновения сделалась ещё более призрачной и намеченное умножение странности планировки изолятора на странности содержащегося в том латентного планировщика не состоялось, но осталось сидеть в подкорке. Но, вернёмся же к личности вашего в меру эфемерного соседа. Не могу сочинить вам толковый анамнез, не хватает времени, надо немедленно что-то решать с вашими больными душами, однако из обрывков газетных статей известно, кое-кого охотно придушил и не единожды при этом не прослезился. Поупражнявшись на странгуляции, взялся за разрывание ртов, ведь руки, руки, руки. После разрыва было к другому виду, прогрессы личный и общественный неостановимы, выковыривал глаза и пальцами через глазницу силился до мозга, но тут был операционно-случайно пьяным для запаха на бульваре. Последним паллиативным способом успел умертвить троих несчастных. Поймавший его ходя, не мог есть без аппетита и спать без бархатной маски с дня, поручено расследование убийств, сам едва не повредился и, заполучив в своё распоряжение, взялся за топор с намерением обезопасить рыжие по локоть. Успел дважды по левой клешне, но едва добрался через заворожённый дьяволом хитин до кости, от крепости ли рук номера, либо от собственной на тот дровосечной несостоятельности. С этих пор на предплечье осталась зарубка-другая, со сращёнными мышцами и сухожилиями под и плохо слушающимися пальцами в исходе. Так вот, после сего перипетийного побега, как я уже имела честь объявить, в городе из уха в ухо шёпотом сведенья о каком-то чрезвычайном положении. Но за полгода не совершено ни одного подобного прошлым, никому в качестве разминки не оторвали бороду или уши, не только в черте, но и во всей щедрой на ужасы империи. Теперь перехожу к самой страшной и загадочной части, потому трепещите особенно. Главной рабочей версией в прогрессивной группе тогдашних расследователей, имевшее только косвенные доказательства предположение-невердикт, будто номер пятнадцать никогда не покидал. Как… как не покидал? – шелестом по ряду пациентов, из тех, воспринимали какие-то урывки. Самым натуральным, у него ведь не было зонта и калош, а так же проездного на конку. Всё-таки имел отношение к тайной планировке здания, следы обнаруживались тут и там в виде звонких мест при простукивании и исчезновении некоторых следователей в ямах с шипами и нишах с поворотными стенами. После всей шумихи заведение закрыли ещё незаметней, некоторое время здесь, умножая заброшенность, собирались всякие ядрические секты, пытающиеся повелевать мухами при помощи дерьмостимулирования и всё в таком духе, а потом здание в три захода купил жертва меценатства, основавший нашу, перестроил комнаты и залы под иные нужды, но в силу обстоятельств вынужден передать под вас. Мы переехали, мы освоились, мы взяли новобранцев и, возможно, за всей этой суетой не всегда были справедливы к знакам, что являло нам психиатрическое провидение, могли быть связаны с существованием в этих стенах ещё одного затаившегося. Для начала конца, хочу сообщить не без секретности сведений, в освоенной локации есть одна комната, сохранилась с той первой среди равных планировки. Во втором этаже, в самом конце коридора, всё время заперта и всех заставляют делать вид, не существует. Вы, быть может, бездумно слоняясь по палатам друг друга даже не заходите, не обращаете на ту дверь как и на всё прочее, никакого, однако за ней, когда лечебница ещё изолятором, а только недоумки видят разницу между понятиями, бывал с визитами номер пятнадцать. По рядам пациентов новое, более всеобщее шептание. Да, про эту историю до сих пор только доктор и я, но теперь и вы. Доктор считал, может вас испугать, приготовляемое мною далее, не более чем затянувшаяся череда досадных, не дают основания полагать, номер пятнадцать до сих пор прячется где-то в и со скрипом всех дверей и форточек потирает руки. Да и прошло уже почти сорок, не знаю, как бы он здесь протянул без новостей и подслушивая лишь ваши бредни. Повторяю, здание лечебницы тридцать лет никем санкционировано не тревоженное, потом несколько бестолковая из бестолковых реконструкция. События, к которым я испражнилась этим многословным предисловием, начались вскоре после переезда нас из Москвы, то есть можно предположить, нечто подобное здесь и раньше, никто не замечал, но это я так, вдруг ваша логика не расплывётся на этом вниманием. Итак, однажды утром, наша кухарка-пиратская мать, вышедшая на крыльцо оглядеть просторы на предмет эскадры и земли, обнаружила грача, как будто желавшего заглотить луну. Покойный Арчибальд Вуковар завёл себе кукушку, подкладывала куда-то свои и приносила чужие, номинальным хозяином грача. Узнав об убийстве, Арчибальд отдал в зоосад кукушку, попугая, колибри, всех выкопанных для кормления червей, на несколько времени загадки прекратились. Потом, всё тот же неугомонный сожитель затеял выращивать эту свою бамбуковую, которая его и накрыла с низов. Оккупационная культура эта, росла чрезвычайно, вскоре Арчибальд стал находить на стеблях следы зубов. Будто кто-то грыз, жевал, но не проглатывал, брюхо не бездонно, оставлял расти далее, отправляя сведенья о себе потешить небесную экспертизу. Тогда Арчибальд, чего ещё от него ожидать, затеял засаду на вредителя, грешил на кого-то из пациентов. Никто не являлся. Бамбук грызть перестали. Ну бамбук и бамбук, не выдержал осады Серафим, при чём здесь этот пятнадцатый уничтожитель? Сестра отвечала, будто не бывало не объясняющего ничего объяснения. Бамбук видом напоминает сахарный тростник. Ему нужен был сахар, для волос, вот он и давил зубами сладкий сок. Но что это я? Только очередная случайность, с натугой увязывается в общую. Потом на кухне, подле хранимого на чёрный день мешка с сахаром, ежедневно выметаться крупицы. Наша кухарка обладает патологической аккуратностью, вы и сами это (кухарка, если встречала в коридоре кого-то из, оу, оу, оу, если кто-то из пациентов шарахался в коридоре, не мог вполне выносить кровавого фартука, картофельных очисток, свисающих с ушей, спрятанного под сарафан располовиненного кочана капусты, кастетов из моркови и кос измазанных патокой). Наблюдав за этим несколько, всё подсчитала и доложила, пропадает сахар из мешка. Спустя две недели, указала и на некоторые продукты, чудом удавалось удержать после её собственных выносов. Конечно, наверняка их воровал кто-то из вас, быть может Лазарь, он же у нас всегда. Тут все на застигнутого врасплох. Чрезвычайно смутился, что-то пробормотал, сгорая. Но может и кто-то другой, ведь вы все беспринципны как управляемые волнами муравьи. А сейчас, сейчас сахар пропадает? – все разом что-то вроде. Трудно сказать, безразлично сестра. Кухарке велено являться к доктору каждую, докладывать вообще о на кухне. Мне он ничего, но это и не значит… А почему нельзя проверить комнату? Где раньше клубились в виде? – Серафим и заходил перед рядом и сидящей против. Молчала. Ведь не найти же ему лучшего, как собственная его, из однажды и в которой рисовал на стенах успокаивающие душу адские пейзажи. Сестра ни слова, в этот было нечего сообщить.