Том 2. Лорд Тилбери и другие - Пэлем Вудхауз

— Он не червяк.

— Червяк. Ты прекрасно это знаешь.

— Я нужна ему.

— О Господи! Она ему нужна!

— Да, нужна. Ты же читал письмо. Разве ты не видишь, что после этого бросить его невозможно? Я знаю Адриана. Он хрупкий, беспомощный. Он полагается на меня. Если я брошу его, он попросту развалится. Я чувствую это все время. Ты совсем другой. Ты можешь сам стоять на ногах.

— Нет.

— Да. Ты и без меня обойдешься.

— Обойдусь? Смогу дышать, есть и спать? Да, наверное. Обойтись можно, как ты выражаешься, и без солнечного света, без музыки, без… Джин, ради Бога, опомнись! Ты ведешь себя, как слабоумная героиня из романов Басби!

— Значит, такая я и есть. Не могу нарушать обещаний. Не могу предавать.

— О, ради Бога!

— Не надо бушевать, Джо. Вот твоя беда. Ты врываешься в жизнь, подхватываешь девушку на седло и считаешь — все в порядке. Я не могу всю жизнь ненавидеть и презирать себя. Если я брошу Адриана, мне будет казаться, будто я кинула щенка со сломанной лапой.

— Нет, это абсурд какой-то! Безумие!

— Но я так чувствую после этого письма.

— Наверное, ты еще влюблена в него.

— Нет, вряд ли… А может, и да. Есть в нем что-то. Как он двигается, как иногда смотрит… Ну, сам знаешь, что бывает, когда кто-то залезает тебе под кожу. И с тобой такое случалось. Была какая-нибудь женщина, которую ты не можешь выбросить из головы?

— Да, в Сан-Франциско.

— Ну вот, видишь! И ты будешь помнить ее до конца жизни.

— Не сомневайся. Особенно в морозную погоду. Она двухдюймовую шляпную булавку вонзила мне в ногу. Вот как залезают под кожу.

— Тебе все шуточки!

— А ты хохочешь над ними. Если есть лучший рецепт счастливого брака, назови его. Разве ты не понимаешь? Оттого-то мы и связаны, что умеем вместе смеяться. Джин, моя прекрасная Джин, ради Бога, что это за основание для совместной жизни — слюнявая жалость?

— У нас не только это.

Сумеречный ветерок стих, над деревьями высыпали звезды. Тусклым серебром отливала река в долине. Джо отвернулся и, опершись на балюстраду, стал смотреть в воду. Наконец он встряхнулся.

— Возвращаешься к нему?

— Должна.

— Значит, конец! — Он рассмеялся. — У меня все время было ощущение, что это невозможно. В жизни такого не бывает. Так, летняя блажь. Да, не везет мне.

— Джо, пожалуйста! Мне и так трудно.

Джо снова подошел к ограде. Катон в великолепных усах картежника слепо взирал на него.

— Жаль, не кончил бюстов, — заметил Джо. — Придется оставить их на тебя.

— Джо, не надо.

Джо снова встряхнулся, точно пес, выходящий из воды.

— Извини. Стыжусь самого себя. Не пойму, где ты подцепила идейку, будто я крепкий. Я же попросту младенец, который лягается и вопит оттого, что ему луну не дарят. Я не имею права делать тебя еще несчастнее. Где стоицизм старины Ванрингэма? А, ладно, справлюсь! Всегда кому-то выпадает страдать. Выпало мне. Прощай, Джин!

— Ты уже уезжаешь?

— Надо вещички сложить. Такси Дж. Б. Аттуотера приедет за мной через несколько минут.

— Хочешь, отвезу тебя?

— О, нет! Спасибо большое, но нет. Даже у моей стойкости есть границы. Если я окажусь в машине наедине с тобой, за последствия не отвечаю. Можно, я скажу кое-что?

— Да?

— Если у тебя когда-нибудь изменятся чувства, дай мне знать.

Она кивнула.

— Но вряд ли, Джо.

— Все может быть… Если изменятся — звони сейчас же, в любой час дня и ночи. А если я уеду, дай телеграмму. Я бегом примчусь. До свидания.

— До свидания, Джо.

Он круто развернулся и заторопился в дом. Джин подошла к балюстраде и стала глядеть на реку. Серебристая вода превратилась в серую.

Позади на гравии заскрипели колеса. Джин оглянулась. У парадной двери остановилось такси, из него вылезал сэр Бакстон Эббот.

22

Леди Эббот лежала на канапе в своем будуаре, сбросив туфли, — обычная ее привычка, когда она отдыхала. Она решала кроссворд. Через открытое окно лился прохладный вечерний воздух, освежая мозги, которые несколько перегрелись, силясь вспомнить фамилию итальянского композитора из девяти букв, начинающуюся на «П». Она только что с сожалением отвергла Ирвина Берлина,[93] потому что, несмотря на все его неоспоримые достоинства, в нем десять букв, начинается он не на «П», и композитор не итальянский. Снаружи просвистел мощный порыв ветра, но то был сэр Бакстон. Лицо у него было красное, глаза вылезали из орбит, а на седеющей шевелюре отразилось то, что он в отчаянии ерошил волосы.

— Ду-шень-ка! — закричал он.

— Привет, милый! — ласково взглянула на него леди Эббот. — Когда вернулся? Ты не помнишь итальянского композитора из девяти букв, начинается с «П»?

Нетерпеливым взмахом руки сэр Бакстон отмел весь музыкальный мир.

— Душенька, что случилось! У меня просто мозги набекрень!

Леди Эббот поняла, что у ее любимого мужа опять его пустяковые тревоги, и она предложила лекарство, испробованное не раз за двадцать пять лет их совместной жизни.

— Выпей виски с содовой, милый.

Сэр Бакстон яростно помотал головой, показывая, что время полумер миновало.

— Только что я разговаривал с Джин.

— Вот как?

— Там, на подъездной дороге. Подошла ко мне, когда я вылезал из такси. Тебе известно, что она натворила?

— Пуччини! — воскликнула леди Эббот, и принялась было писать, но тут же одернула себя. — Хм, всего семь…

Сэр Бакстон приплясывал на месте.

— Да послушай ты, ради Бога! Брось заниматься глупостями!

— Я слушаю, милый. Ты сказал, Джин что-то натворила.

— Что-то? А знаешь — что?

— Что?

— Приволокла в дом твоего братца! Этого наглого клейщика! Сама мне сказала. После всех ухищрений, на которые я пускался, после неусыпной заботы, с какой мы оберегали юного Ванрингэма от его вероломных хитростей, Джин притаскивает прямо в дом!..

Леди Эббот, бесспорно, заинтересовалась. Брови ее не то чтобы вздернулись, до этого не дошло, но зоркий наблюдатель заметил бы, что они чуть дрогнули.

— Когда же это она успела?

— Сегодня. Несет какую-то околесицу, будто подобрала его на Уолсингфордской дороге. Его, видите ли, сбила машина. А она привезла сюда. Поллен говорит, Булпит сейчас, вот сейчас — в Синей комнате, хлещет мое пиво и курит мою сигару. Освежается! Приводит себя в форму, чтобы наброситься на Ванрингэма! А княгиня — в Красной!

Леди Эббот постукивала карандашиком по зубам. Чего-то она не понимала.

— А Сэм одет?

— Что значит — одет?

— Ну, в одежде?

— Одет, разумеется. При чем тут это? Не воображаешь же ты, что твой братец станет бегать по Уолсингфордской дороге нагишом?

— Странно. Очень. Ведь я стащила у него всю одежду. Глаза сэра Бакстона, и без того вытаращенные, стали совсем креветочьими.

— Стащила… одежду?!

— Да. Днем.

— Что за черт? Про что ты?

— Понимаешь, когда ты уехал на поезд, я стала раздумывать обо всех твоих тревогах и отправилась, чтобы еще разок переговорить с ним. Наверное, он купался — на борту никого, в салоне лежит одежда. Тут меня вдруг осенило: если я ее стащу, он застрянет на «Миньонетте», не сможет нырять и устраивать засады молодому Ванрингэму. Я связала все в узел и бросила в речку.

Глаза сэра Бакстона зажглись восторгом. Он с любовью и восхищением смотрел на нее — оказывается, она тоже в его отсутствие не бездельничала.

— Блестящая идея!

— Недурная, правда?

— Как тебе пришло в голову?

— Да так как-то, случайно.

Глаза сэра Бакстона погасли. Перед ним опять встали суровые факты.

— Черт побери, как же тогда он очутился в Синей комнате?

— Ты же сам сказал, Джин привезла.

— Это-то понятно… Я не про то. Видно, в речку ты кинула его запасной костюм.

— Вряд ли у Сэма есть запасной. Модником он никогда не был.

— Наверняка запасной. Когда Джин его подобрала, он точно был одет. Она бы как-то упомянула.

— И то правда.

— В общем, он тут. В Синей комнате! Сосет пивко и подстерегает случай. Как теперь быть?

Леди Эббот призадумалась.

— Я думаю, все образуется! — изрекла она наконец.

Сэр Бакстон был не из тех, у кого вошло в привычку бухать кулаком по столу, хотя, как у всех баронетов, это сидело у него в крови, но тут он почувствовал, что без этого не обойдется. Обычно он черпал утешение в оптимизме и беспечности жены, но сейчас от ее излюбленной фразы давление у него подскочило до той точки, когда лишь резкое физическое действие способно тебя спасти. Пройдя через будуар к столику, на котором стояло его собственное фото в форме полковника Беркширского ополчения, он с силой бухнул по нему кулаком. Хрупкий столик рухнул под мощью удара. Стекло из рамки брызнуло по ковру.