Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Что же заставило Золя отвернуться от буржуазной политики, причислить себя к «партии равнодушных», провозгласить воинствующий аполитизм? Исследуя нравы буржуазных партий, в том числе и нравы партии республиканцев, Золя приходит к выводу, что современные ему политики мало чем отличаются от лавочников, вся жизнь которых устремлена на достижение корыстных целей. В статье «Будущий министр» он говорит о некоем Шарле Флоке, одном из многочисленных честолюбцев, «рвущихся к правительственному пирогу». Флоке бездарен и тускл во всех отношениях, но «буржуазная расчетливость у него в крови». Это-то и сулит ему непременный успех. В статье «Тридцать шесть республик» Золя с горечью восклицает: «Неужели нельзя быть честным республиканцем, не стремясь упрятать Францию себе в карман?» Республика перестала быть единой, потому что каждый политический деятель, стремясь к политической власти, отстаивает свою «республику», и Золя насчитывает их тридцать шесть — этих выдуманных «республик»: Республику Гамбетты, Республику Рошфора, Республику Эбрара и т. д. С усердием лавочников они добиваются выгодной распродажи своих идей и, как лавочники, стараются погубить своих ближайших конкурентов. «Знаю я эти республиканские лавочки: меня обвиняют в том, что я в них не остался». И Золя дает им названия: «лавочка непримиримых, лавочка романтического толка, лавочка республиканцев-доктринеров, лавочка республиканцев-педагогов». Золя зло высмеивает вчерашних революционеров, которых собственное возвышение превращает в робких и стыдливых консерваторов. Наиболее типичной в этом отношении фигурой он считает Гамбетту, который «сумел использовать политические события в своих интересах». Не подлинная революционность, а пустозвонные речи обеспечивают Гамбетте успех у толпы. «Когда вчерашние революционеры пристроились к делу и довольны, они уже больше не страшны», и Золя поднимает на щит роман Доде «Нума Руместан», прототипом главного героя которого послужил тот же Гамбетта. «Отныне Нума Руместан будет жить как одна из разновидностей лжеца… Тип этот порожден определенным народом и определенной эпохой».

Лавочникам от политики Золя противопоставляет честных тружеников, на которых политика не оказала своего тлетворного влияния. «Из тридцати шести миллионов их тридцать пять миллионов». И Золя предупреждает: «Равнодушные» могут составить «партию негодующих». «Это было бы великолепно — революция скептиков! К оружию! На баррикады! Нас тридцать пять против одного, нам достаточно выйти на улицы, чтобы их раздавить» («Партия негодующих»). Золя ищет выхода в подлинной демократии: «Демократия — в ней будущее» («Демократия»), Завершая свой «Поход» в «Фигаро» и расставаясь с читателями, Золя отдает дань республиканской форме правления, которую он считает «единственно справедливой и возможной», но он еще раз осуждает шумливую посредственность, человеческое тщеславие — все то, что стало, на его взгляд, типичным для победившей буржуазной республики.

После выхода сборника «Поход» в жизни Золя происходят события, оказавшие на него серьезное воздействие. Создавая роман «Жерминаль», он посещает собрания организованных рабочих, слушает выступление П. Лафарга и Ш. Лонге, узнает о существовании «Международного товарищества рабочих» и о деятельности Маркса, а в 1886 году встречается с Жюлем Гедом. При подготовке романа «Земля» писатель вновь сталкивается с проблемами социализма, и это заставляет его сделать важное признание своему голландскому другу Ван Сантен Кольфу: «Хочу заняться вопросом социальной природы собственности… За какое исследование я теперь ни берусь, я неизменно наталкиваюсь на социализм». Так творческая работа Золя, кропотливое собирание материалов для «Ругон-Маккаров», поиски справедливости и истины, привели его естественным образом к социализму. Правда, социалистический идеал Золя был туманен и расплывчат — он увлекся идеями Фурье и научный социализм так и не стал его мировоззрением, но Золя шел к нему, все более и более сближаясь с французскими социалистами (в частности, с Ж. Жоресом). «Старый республиканец и в будущем, вероятно, социалист», — так писал о себе Золя в одной из статей «Нового похода».

В девяностых годах Золя мог только убедиться в правоте своих оценок буржуазной политической кухни. Францию едва миновала гроза нового государственного переворота, который готовил генерал Буланже, завоевавший симпатии французского обывателя своей демагогической политикой. В начале последнего десятилетия века Францию потрясло известие о «Панамском скандале» — крупной авантюре, в которой оказались замешаны подкупленные депутаты и даже министры. Частая смена кабинетов стала обычным делом в правительственных кругах, шовинистические настроения, все возрастающее влияние клерикалов открывали путь реакции к ключевым позициям в государстве. Республика находилась в опасности, и Золя вновь берется за перо. С конца 1895 года до середины 1896 года он публикует в газете «Фигаро» статьи, получившие название «Новый поход». Золя озабочен судьбой республики, настроениями молодежи, упадком в искусстве, ростом антисемитизма, усилившимся влиянием церкви. Увы! Золя признает, что «с провозглашением республики бедствия не кончаются», но он решительно выступает на ее защиту, ибо воспитание истинных республиканцев дело трудное и на это уходят годы («Добродетель Республики»). Именно потому так и озабочен Золя судьбами молодежи, от которой зависит будущее. В статье «Одинокий», посвященной творчеству Поля Верлена, Золя с удивлением отмечает, что вокруг имени этого поэта на глазах творится легенда, и творит эту легенду молодежь. Золя не против Верлена, не против его поэзии, он даже хвалит его, но с оговоркой: «Стихи рождались у него, как груши… он никогда ни к чему не стремился». И Золя с грустью отмечает увлечение современной молодежи свихнувшимися, обездоленными, не осуществившими до конца своих возможностей поэтами. Его тревожит духовное развитие молодого поколения, которое пренебрегает здоровыми источниками жизни и поэзии.

Статья Золя вызвала бурные отклики. Поклонники Верлена, декадентствующая молодежь обрушила на стареющего писателя самые унизительные оскорбления. Золя ответил прекрасной статьей «К молодежи». Воздав хвалу молодости, он вновь вернулся к литературным вкусам своих младших современников, выбирающих себе учителей среди «писателей отщепенцев, витающих в заоблачных туманах мистики». Но… «народы умирают, если они перестают любить жизнь, одурманенные таинствами мистерии». И Золя приходит к выводу, что его и эту молодежь разделяет именно отношение к жизни — «я стремлюсь к свету и истине, а вы барахтаетесь во тьме». Что же такое жизнь и подлинное творчество? В следующие слова Золя как бы вкладывает весь свой жизненный и художнический опыт, последние свои раздумья над великими проблемами века: «Я испытываю жгучий интерес к нашей демократии, раздираемой противоречиями, стремящейся разрешить трагический вопрос о правах трудящихся; к демократии, людские страдания которой, доблесть, жалость, милосердие — переливаются через край, так что ни один великий художник, описывая их, не может истощить своего таланта».

Золя повсюду замечает следы упадка: «Конец века ознаменован всеобщими лихорадочными поисками оригинальности и подчиняется, как никогда, требованиям моды». Посетив очередной Салон живописи он приходит в ужас, увидев конечные итоги того нового направления в живописи, которое он в прошлом защищал. «Когда новаторство попадает в лапы к моде, оно становится чудовищным, утрачивает элементарный здравый смысл». В Салоне Золя увидел полотна, которые «как будто подверглись длительной стирке», «преднамеренную бледную немочь» и рядом с ними другие «шедевры» нового искусства, где «лица — всего лишь пятна; деревья, дома, материки, моря — все пятна». Обо всем этом Золя говорит не как художественный критик, а как человек, взволнованный деградацией духовной жизни, всеобщим упадком — в искусстве, в политике, в общественных нравах.

Еще не зная, что вскоре ему предстоит вмешаться в дело, порожденное шовинизмом и антисемитизмом, но как бы предугадывая это, Золя пишет статью «В защиту евреев». «Уже несколько лет я со все возрастающим удивлением и отвращением наблюдаю кампанию против евреев». Еврейский вопрос — это вместе с тем вопрос расовых отношений. Культ расы, расовая непримиримость «возвращают нас к первобытным временам, к тем временам, когда наши предки, жившие в лесах и пещерах, убивали друг друга лишь только потому, что у них были разные голоса и волосы».

На статьях «Нового похода» лежит печать лирической грусти. Золя часто возвращается к дням своей молодости, вспоминает разные эпизоды из своей жизни. Он опечален тем, что многие из его надежд не сбылись, что пришла незаметно старость. Но голос его по-прежнему тверд, а суждения зрелы, как никогда.