Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер

красного вина и, встав на стул, поднял бутылку высоко над головой и пригласил плаксивым, прерывающимся от слез голосом:

– Господа дворяне!.. Незабвенного Царя! Незабвенного – помянемте Сорокацерковным-то… Сорокацерковным-то!

– Нашелся! Каналья! – проворчал кто-то из сидящих.

– Батюшка! – вскочил князь В. – Да кто же после рыбы-то пьет красное?! Разбой!.. Отрава!..

Но публика разрешила и начала наливать в рюмки уже не красное, а крепкие вина. Разговор оживился, со всех концов загудели голоса – точно рой шмелей.

В середине обеда вошел довольно полный господин в черном фраке с тремя звездами.

– А! дипломат!.. К нам!..

– К нам милости просим! К нам!

И со всех концов посыпались приглашения.

Дипломат подошел к пустому стулу подле меня и закричал:

– Не беспокойтесь, господа! Здесь есть место. – Он поздоровался с моим и с своим соседом, и мой сосед представил ему меня.

– Вот! – сказал он. – Недавно вернувшийся защитник Севастополя.

– Очень рад, – сказал дипломат, пожимая мою руку. – Кто это такой? – спросил я шепотом моего соседа, когда дипломат обернулся к соседу налево.

– Это граф Д. – И он назвал очень известную в дипломатическом мире фамилию.

Сосед и почти все присутствующие интересовались теми слухами, которые ходили относительно покойного Государя.

– Это положительно неправда, – сказал дипломат. – Этого не было и не могло быть. – И он начал доказывать, почему не могло быть.

– А правда ли? – спросил его какой-то худенький невзрачный господин, сидевший vis-a-vis нас. – Правда ли, что Государь нарочно был в Лондоне перед началом войны, чтобы разъяснить там всю нашу политику?

– Помилуйте – да кто же этого не знает? Ведь это было уже шесть лет тому назад.

– А перед началом войны, – продолжал тот же господин, – он лично уговаривал Короля Пруссии вступить в союз с нами?

– Ну да! Ну да! Это действительно было. Он тогда энергично хлопотал об этом деле, «двигал небо и землю», как тогда говорили, целых два часа он толковал Мантейфелю и доказывал ему выгоду союза…

– Что же Мантейфель?

Дипломат пожал плечами.

– Не убедишь! – Voila la dureté des allemands[70]!

– Да! Для нас был очень важен союз Пруссии и Австрии, – пояснил какой-то седой господин с бриллиантовым орденом льва и солнца на шее и большими усами. – Но Австрия виляла хвостом и ссылалась на Пруссию, – а Пруссия не убеждалась…

– Прибавьте ко всему этому, что обе продавали нас, – прибавил почти шепотом дипломат.

– Неужели?! – удивились все.

– Пруссия заискивала у Англии – ей нужно было знать, что Англия сделает. Король постоянно писал к Альберту…

– Да у Англии не было никаких поводов воевать с нами, это все «племянничек» смастерил… да вот эти господа! – вдруг басом вмешался какой-то черный господин с военными усами и баками. И он при этом кивнул на дипломата…

– Как так!.. В чем вы нас обвиняете?! – обиделся дипломат.

– Да в том, что вы всегда и везде ближайшая и конечная причина войны… Разве мы не знаем, как распоряжался ваш брат дипломат барон Брунов в Лондоне. – Союз уже давно заключен, а он в полной надежде сидит и твердо уверен, что никакой войны не будет. – И когда ему уже вручили приказ британскому адмиралу войти в Черное море – только тогда он всполохнулся и затребовал объяснения. И тут же его надули как дурака… Он получил объяснение, когда флот уже был в Черном море. Этакого болвана поискать днем с огнем. – Брадобрей! Ему только цирульником быть.

– Почему же? – спросил сосед его.

– Помилуйте! Ведь он нашему протоиерею в Лондоне велел обрить бороду. «Как же, – говорит, – здесь неприлично с бородой ходить!»

– Ха! ха! ха! – захохотали соседи, но тотчас же кто-то громко зашикал, и все замолкли.

III

К концу обеда у всех вдруг прибыло храбрости и развязности. Все говорили взапуски. Кто-то предложил даже спросить шампанского. Но все нашли, что это нейдет. Того печально-смутного настроения, какое было в начала обеда, как будто вовсе не бывало. Все были веселы, разговорчивы, шутливы. После обеда князь В. уселся на диван и аппетитно похрапывал.

Я один остался с моим грустным настроением и с удивлением заметил, что я действительно остался один. Все разбились на кружки. Большая часть разбрелась по игорным залам и засела в вист и преферанс. Другие уселись вокруг столиков и пили шамбертень и ликеры. Везде был смех и оживленный разговор. Мое намерение вербовать здесь охотников в наш кружок улетело как дым.

«Вот, – думал я, – русское общество – все тут, все на виду! Умер Царь России, в которого все они верили, которым дорожили, о котором даже плакали часа полтора или два тому назад – а теперь!.. Пьют, шумят, балагурят… играют в карты!» И мне припомнилось то, что говорила моя Фима Пьеру Серьчукову: «Россию губят два врага: карты и водка».

«Где-то они теперь?!» – подумал я.

Еще несколько дней я пробыл в Петербурге, но ничего не мог сделать для нашего проекта. Все были слишком заняты ходом текущих событий, и я вернулся в К., где был у нас небольшой дом.

Помню, все тогда были полны ожидания. В нашей помещичьей провинциальной среде все волновалось. Все довольно резко разделились на два лагеря. Одни были насквозь проникнуты новыми веяниями и крайним либерализмом, другие стояли горой, с пеной у рта за крепостное право.

– Помилуйте! – кричали они. – Как это возможно!.. Уничтожите крепостное право – и все разрушится… Все… Государства не будет!..

Но когда пришла в К. весть об учреждении комитетов, то все крепостники опустили носы, а либеральная партия возликовала.

Помню, по поводу этого события тогда у нас состоялся дворянский обед, на который собрались почти все, даже из самых дальних, медвежьих углов. Зал дворянского