Восхождение царицы - Маргарет Джордж

– Давай сначала выясним, что они будут играть, – сказала я. – А пока поговорим об Испании.

Мне отчаянно хотелось услышать новости о положении дел на войне, узнать, с чем пришлось столкнуться Цезарю. Октавиан сдвинул брови.

– Похоже, что большая часть Южной Испании перешла на сторону врага. Насколько я понимаю, в распоряжении мятежников тринадцать легионов. Два из них состоят из ветеранов – бывших солдат Помпея. Эти отборные силы охраняют Кордову, а остальные распределились по сельской местности. У Цезаря всего восемь легионов, из них четыре ветеранских, и они лучше обучены, чем войска противника. Так что силы у них, можно считать, равные: численное превосходство одной стороны компенсируется качественным превосходством другой. Одно яркое пятно – у Цезаря есть восемь тысяч всадников, предоставленных Богудом, против шести тысяч неприятельской кавалерии.

Я почувствовала, как меня охватывает холод, как будто декабрьский мороз пробрался под мою одежду.

– Ничего себе, равные силы, – сказала я. – Думаю, Лабиен повторит тактику, примененную в Африке, и будет всячески затягивать войну, избегая решающего сражения. В конце концов, они имеют кров и припасы, тогда как Цезарю предстоит действовать в чистом поле.

В моем голосе звучала ненависть: Лабиена, как и любого предателя, я презирала всем сердцем. На мой взгляд, измена – самое гнусное из преступлений.

– Значит, Цезарю снова придется рискнуть и повторить свой африканский успех, навязав им битву, – отозвался Октавиан. – Полагаю, он прибегнет к хитрости.

Южная Испания. Ведь это тот самый край, где Цезарь служил наместником. Он сделал для них столько добра! Неужели в мире нет ни верности, ни простой благодарности?

– Клеопатра, сестрица, так пойдем мы все-таки на представление? – настойчиво ныл Птолемей.

Мы решили пойти, но я взяла с собой всех домочадцев, чтобы было видно: дело не в том, что сестра уступила уговорам любопытного мальчишки, а в том, что египтяне интересуются римской драмой. Но на самом деле я радовалась тому, что у Птолемея проснулось любопытство, поскольку тяжелобольные не интересуются пьесами. Как и скандальными актрисами.

Представление римлян о драме сильно отличается от нашего. Они не слишком склонны к эстетике, и тонкости греческих трагедий их не трогают – возможно, потому что они им непонятны. Травля зверей или гладиаторские бои для них предпочтительнее мучительных терзаний Эдипа.

Пьеса оказалась скабрезной. Наихудших непристойностей Птолемей, скорее всего, не понял, но смысл некоторых грязных шуток до него дошел, что стало заметно по румянцу на щеках.

Китерис и впрямь была красива. Я поняла, почему ее принимают – или почти принимают – в самых высоких кругах Рима. Красота, похоже, дарует своего рода власть, хотя мы и склонны отрицать это.

Когда мы покинули театр, с неба, кружась, падали пушистые белые хлопья; попадая на пламя факелов, они испарялись с легким шипением. Что-то холодное и белое покрывало камни мостовой.

– Снег, – поняла я. – Должно быть, это снег.

Мы стояли на открытом воздухе и просто глазели на то, что немыслимо увидеть в Египте. Холодные невесомые снежинки забивались в складки одежд и покусывали льдинками наши лица.

– Снег, – повторил за мной изумленный Птолемей. – Вот уж не думал, что когда-нибудь его увижу!

Снег лип к нашей обуви, таял и просачивался внутрь, замораживая тело. Когда носильщики доставили нас на носилках домой, я увидела тропку, протоптанную их ногами на белом покрывале.

Снег. В Испании будет много снега. А Цезарю и его людям придется провести морозную зиму в кожаных палатках.

Чтобы занять свое время, я старалась побольше узнать о Риме. Большую часть его я увидела собственными глазами: храмы, гробницы выдающихся людей, сады Лукулла, разбитые на склонах Эсквилина, и самое интересное для меня – храм Асклепия и устроенную при нем больницу. Греческий бог врачевания нашел для себя пристанище на острове посреди стремительного мутного Тибра.

Я так и не составила окончательного мнения о Риме. С одной стороны, он поражал величием и могуществом, с другой – испорченностью и продажностью. Но у меня было подспудное чувство, что именно это соединение качеств и определяет его успех, ибо более всего соответствует человеческой природе.

«Они сокрушат все колесами своих колесниц», – предостерегала меня кандаке. Теперь я познакомилась и с грохочущими колесницами, и со знаменитым римским прагматизмом (более всего проявлявшимся в черствости) – и поняла, что кандаке права. Они на это способны. Если только не облагородить их, привив элементы нашей культуры, древней и утонченной.

Октавиан, хоть и с опозданием, отправился в Испанию к Цезарю. Однажды январским утром он явился попрощаться со мной и спросил, не желаю ли я передать что-нибудь его дяде.

Я подумала, что он поступил очень любезно, но доверить ему личное письмо не могла.

– Ничего нового пока не произошло, – сообщил Октавиан. – Никаких сообщений о сражении не поступало.

Значит, Цезарю пришлось целый месяц торчать на промозглом поле.

– Я желаю тебе большого успеха, – сказала я.

Очевидно, мои пожелания мало что значили, потому что в дороге Октавиан столкнулся со всеми мыслимыми препонами, и его путешествие закончилось кораблекрушением. Правда, это его не остановило, и он все-таки добрался до Цезаря, хотя и намного позже решающего сражения.

Эта история нисколько не принизила его в глазах Цезаря. Напротив, упорство в преследовании цели, умение не отступать перед трудностями, а при необходимости вцепляться во что-то зубами смертельной хваткой мастифа произвели на него впечатление. Теперь-то я знаю, что именно цепкость и определила последующие удачи Октавиана. Интересно, что при таком упорстве он был чрезвычайно болезненным, и все важные сражения – и при Филиппах, и при Навлохе, и при Актии – заставали его недужным, лежащим в палатке. Если бы он не поехал в Испанию… дальнейшие события не произошли бы… И я…

Но тише, мое сердце. Все это прошло. Я говорю о прошлом, не о сегодняшнем дне.

Весна пришла в марте. Вдоль Тибра буйным цветом расцвели желтые полевые цветы, в нашем саду на деревьях распускались первые зеленые листочки. Как только потеплело, кашель у Птолемея прошел. К тому же брат основательно вырос.

Правда, об исходе дел в Испании по-прежнему не было вестей. Казалось кощунственным нежиться на теплом весеннем ветерке и прогуливаться в сумерках, когда будущее Рима висит на волоске. Прошли луперкалии, празднество в честь Анны Перенны[9], либералии, и только на двадцатый день апреля до Рима дошла весть, вызвавшая бурное ликование на улицах.

Цезарь победил. Семнадцатого марта ему удалось подтолкнуть силы мятежников к решающему сражению при Мунде.

Это был отчаянный бой, один из самых кровавых в богатой на кровопролитие римской истории.