Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

Звонок в дверь. Джонатан замирает в комической позе – в одной руке бутылка, галстук съехал набок, рубашка расстегнута, пресловутый однобортный пиджак с правильными лацканами валяется на дизайнерском ковре.

Черт, это же девушка-репортер. Как ее? Люсиль? Мари? А, Моник! Хорошо, что я не успел никуда позвонить, – а то было бы отличное интервью: «Знаменитого трейдера мы застали в обществе молодой гостьи». Вот тут с Нормой точно пришлось бы расстаться.

Джонатан убирает бутылку в бар, поправляет галстук, поднимает с пола пиджак и оглядывает просторную гостиную: вроде все нормально, можно принимать прессу.

Пресса оказалась даже моложе, чем обещал голос по телефону. Рыжая девчушка лет двадцати, одетая – вот сюрприз! – в красный пиджак с накладными плечами, юбку до колена и туфли на невысоком каблуке. Знакомый строгий силуэт à la госпожа Маргарет Тэтчер и мисс Норма Бродхед – только вместо золотых серег дешевые клипсы (такие же крупные), да и браслеты, похоже, из пластмассы. Костюм, само собой, куплен где-нибудь в Walmart’e, едва ли не на распродаже. Туфли тоже видали лучшие дни – небось, единственная пара. Наверняка ездит в метро в кроссовках, а туфли надевает только на интервью.

Что ж поделать, если на такси денег нет, – в туфлях ноги устают, и бежать неудобно, если что. В Нью-Йорке одинокая девушка в туфлях на каблуке – всегда потенциальная жертва. Ну, если за ней не стоят деньги трех поколений.

Но мордочка симпатичная – веснушки, вздернутый носик. Волосы, по нынешней моде, взлохмачены и по объему – будто шапка гвардейца в Тауэре. Только рыжие. Интересно, крашеная или натуральная? Есть, впрочем, известный способ проверить – и Джонатан с трудом сдерживается, чтобы не захихикать.

– Простите, – говорит он, – я не расслышал сегодня, вы из Harvard Business Review?

– Нет-нет, – говорит Моник, – что вы! Я из The Harvard Crimson, студенческой газеты.

Пфф, думает Джонатан. Зачем же я ее тогда позвал? Дешевая ежедневная газетка, твою мать!

Моник тем временем садится на диван и с серьезным видом достает диктофон. Похоже, чувствует себя настоящей акулой пера.

– Давайте мы сначала поговорим, а фотографии я потом сделаю, хорошо?

– Отлично, – кивает Джонатан, – давайте поговорим. Хотите выпить?

– Нет, спасибо, – Моник качает рыжими кудрями. Получается очень трогательно.

– А я выпью, – Джонатан открывает бар и на секунду замирает в задумчивости. – Или даже лучше вот что…

На кофейный столик кладется зеркальце, сто долларов сворачиваются в трубочку, из бумажного пакетика высыпается порошок, золотой кредиткой Джонатан делает четыре дорожки. Моник оторопело смотрит, судя по всему, лишившись дара речи.

– Угощайтесь, леди, – говорит Джонатан, – а то не будет никакого интервью.

Вообще-то он не любит кокаин, не любит наркотики вообще – теряешь контроль, повышаются риски, – но сегодня он зол на Норму, и припрятанный полгода назад пакетик кажется очень уместным.

Моник морщит веснушчатый носик и втягивает свои две дорожки.

– Отлично! – с деланым весельем восклицает Джонатан, забирая у нее импровизированную трубочку. – Вот и мой черед. Давайте мы так и будем – по очереди, хорошо?

Моник смеется:

– Хорошо, а что – по очереди?

– Задавать вопросы и отвечать.

– О’кей, – девушка колеблется, – но, чур, я первая.

– Lady's first, как говорили до эпохи политкорректности, – кивает Джонатан.

– Спасибо, – Моник наклоняет рыжую голову. – Итак, мой первый вопрос: мистер Краммер, вы известны как один из самых успешных трейдеров. Что помогает вам принимать верные решения?

Джонатан садится рядом и обнимает ее за плечи.

– Детка, – говорит он, – я никому не говорил, но тебе скажу. Верные решения мне нашептывает Бог.

– Как это?

На мордочке – искреннее изумление.

– Это, детка, уже второй вопрос. Поэтому теперь моя очередь. Скажи мне, когда ты в последний раз занималась сексом?

– Мистер Краммер! – Моник пытается подняться, Джонатан ее удерживает.

– Мы же договорились, – говорит он. – Я честно тебе ответил, честнее не бывает. Теперь твоя очередь.

Краткая борьба, исход которой предрешен: спортивный тридцатилетний мужчина легко зажмет хрупкую девушку в угол дивана.

Моник обездвижена. Минуту оба переводят дыхание.

– Итак? – повторяет Джонатан. – Когда?

– Десять дней назад. – Лицо Моник вспыхивает, веснушки почти исчезают.

– Ох, – вздыхает Джонатан, – а почему такая красивая девушка так долго остается неудовлетворенной?

– У меня… – начинает было Моник, но спохватывается: – Это следующий вопрос, теперь моя очередь. Мистер Краммер, почему вы считаете, что именно Бог помогает вам принимать верные решения?

– Понимаешь, детка, – начинает Джонатан, – в Гарварде я однажды попал на лекцию по социологии, где профессор объяснял, что для пуритан накопление и вообще зарабатывание денег – самостоятельная ценность. Можно даже сказать – трансцендентная. Ты ведь знаешь это слово, детка? Нет, не отвечай, это был риторический вопрос, он не в счет. Зарабатывать деньги – наш долг перед Господом. Таким образом, тот, кто богаче, – тот больше Господу угоден. Но если так, разве не логично предположить, что Господь помогает своим верным слугам, подсказывая им, что делать? Я ни хрена не пуританин, формально я иудей, как бы ни было трудно поверить. Но эта мысль кажется мне правильной. Господь ведь всегда выбирал себе пророков и посылал их делать что-то важное, хотя им непонятное. Вспомни Иону. Он было отказался, а тут кит его – ам! – и съел. Вот и я чувствую себя таким же Ионой. Бог велит мне двигаться вперед, не останавливаться. Он говорит: двигайся к цели, сокруши тех, кто стоит на пути. Не потому что тебе нужны деньги – потому что Божий Дух пребудет с тобой, только пока ты рвешься вперед. И знаешь, крошка, у меня нет другого выхода. Я бегу вперед не как О. Джей Симпсон – я бегу как солдат, которого приказ командира поднял в последнюю атаку. Бегу, чтобы прорваться на ту сторону, туда, куда призывает меня Бог.

К концу монолога юбка Моник задрана, пиджак расстегнут, две пуговицы на блузке оторваны. В открывшемся проеме розовеет кружевной лифчик. Девушка крепко сжимает ноги, Джонатан пытается стянуть с нее колготки.

– Теперь мой вопрос: мы будем трахаться здесь, как ненасытные школьники, или как взрослые люди пойдем в спальню?

– Я не хочу, – всхлипывает Моник.

– Это не ответ. – Правая рука Джонатана сжимает два худеньких запястья, а левая уже вовсю шурует за пазухой. – Здесь или в спальне?

Моник пытается встать. Воспользовавшись моментом, Джонатан стаскивает колготки до середины бедра.

– Я буду кричать, – говорит девушка.

– Я уверен, что будешь, – отвечает Джонатан. – Девушки, как правило, кричат, когда кончают. Это очень эротично. Так где ты хочешь кричать – здесь или в спальне?

Колготки вместе с трусами стянуты почти до колен. Виден рыжий ежик лобковых волос. Указательный палец Джонатана ввинчивается в него.

Двигаться вперед, детка, сокрушая преграды. Только тогда в человеке есть Божий Дух.

– В спальне, – тихо говорит Моник.

Джонатан стоит у окна, накинув шелковый халат. Опустошенность, как всегда после секса. Как всегда, когда достигнута цель.

Да, как всегда, он был прав во всем. И да, Моник кричала во время оргазма – тонким, срывающимся, почти детским голосом.

Надо будет купить ей новые колготки и блузку, думает Джонатан. А то неудобно получилось. И интервью какое-то скомканное вышло, вряд ли можно напечатать. Он улыбается.

За окном падает мокрый нью-йоркский снег.

Где-то внизу по тротуарам и мостовым великого города бродят запоздалые прохожие, рыщут в поисках дозы наркоманы, бездомные устраиваются на ночлег на теплых решетках вентиляции. Этой ночью кто-нибудь умрет от холода, кто-нибудь – от передоза, кто-нибудь – от СПИДа. Кого-нибудь убьют за пять долларов, за косой взгляд, за вторжение на чужую территорию.

Почему эти умники перевели часы назад? Война давно идет, и никто из нас не знает – не мы ли ее новые жертвы?

Как ни переводи стрелки, наше пространство сжимается. Разруха, насилие и хаос захватывают новые земли. В прошлом осталось время, когда в Центральном парке мирно гуляли семьи, Гарлем славился джазовыми клубами, а Большая Магистраль Бронкса слыла респектабельным кварталом, новым Ханааном нью-йоркских евреев. Теперь после семи лучше и не появляться в таких районах – и только общее для всех тусклое солнце, мелкий дождь и мокрый снег склеивают их в один город.

Полтора года назад Джонатан и Норма вместе бродили под таким же снегом. Той ночью умер Энди Уорхол, художник, который их познакомил, когда Джонатан пришел в галерею купить несколько «смертей и катастроф». Вот почему той ночью Норма позвонила ему, и невесомые хлопья опускались на них с небес напоминанием о серебристом парике Энди. Снежинки замирали на ресницах Нормы и таяли на губах Джонатана, когда он целовал ее.