Том 7. Последние дни. Пьесы, киносценарии, либретто. «Мастер и Маргарита», главы романа, написанные и переписанные в 1934–1936 гг. - Михаил Афанасьевич Булгаков

Николай I. О, верьте мне. Сердце мое открыто. Я говорю с душою чистою. (Гладит руку Пушкиной.) Скажите, почему у вас всегда закрыты шторы?

Пушкина. Я не люблю дневного света. Зимний сумрак успокаивает меня.

Николай I (понизив голос). Каждый раз, как я выезжаю, какая-то неведомая сила влечет меня на набережную, и я невольно поворачиваю голову и жду, что хоть на мгновенье мелькнет в окне лицо...

Пушкина (отдернув руку). Не говорите так.

Николай I. Почему?

Пушкина. Это волнует меня.

Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к Николаю I.

Камер-юнкер. [Ваше императорское величество, ее императорское величество приказала мне доложить, что она изволит отбыть с великой княгиней Марией через десять минут.

Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается за колоннадой.

Николай I. Вы недавно в вашей должности?

Камер-юнкер. Третий месяц, ваше величество.

Николай I. Говорить надлежит: с ее императорским высочеством великой княжной Марией Николаевной. И когда я разговариваю, меня нельзя перебивать. Вы болван!][120]

Камер-юнкер улыбается счастливой улыбкой. Долгоруков наслаждается в беседке, пьет шампанское.

Доложи ее величеству, что я буду через десять минут, и попроси ко мне Жуковского.

Камер-юнкер. Слушаю, ваше императорское величество. (Уходит.)

Николай I некоторое время один у колонны. Смотрит вдаль тяжелым взором.

Жуковский (при звезде и ленте, входит торопливо и кланяется). Вашему императорскому величеству угодно было...

Николай I. Василий Андреевич, скажи, я плохо вижу отсюда, кто этот черный стоит там у колонны?

Жуковский всматривается. Крайне подавлен. Вздыхает.

Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично?

Жуковский вздыхает. Крайне подавлен.

В чем он? Может быть, ты со своим даром слова сумеешь объяснить ему всю бессмысленность его поведения? Может, он собирался вместе с другими либералистами в Convention nationale? И по ошибке попал на бал? Или он полагает, что сделает слишком большую честь нам, ежели наденет мундир? Скажи ему, что я силой никого не держу. Ты что же молчишь, Василий Андреевич?

Жуковский. Ваше императорское величество, умоляю вас, не карайте его.

Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич. Не первый день знаем друг друга. Тебе известно, что я никого никогда не караю. Карает закон.

Жуковский. В сердце вашего величества, я знаю, найдется место для первого поэта... Простите заблуждение в память Карамзина, которого он призван сменить, для славы отечества.

Николай I. Знаю твою доброту и скромность тоже. Карамзин! Сравнил! Первый поэт — ты, и отечество знает это.

Жуковский. Осмелюсь сказать, ваше величество, — покорил, победил! Я приемлю на себя смелость сказать о нем: ложная система воспитания, то общество, в котором он провел юность...

Николай I. Общество! Уголь сажей не замараешь... Не верю. В нем сердца нет.

Жуковский (изменившись в лице). Ваше величество...

Николай I. Пойдем к государыне, она хотела тебя видеть. Я уезжаю. (Выходит.)

Негр тотчас снимается с места, идет вслед за Николаем I. Жуковский тоже выходит. Выходя, смотрит вдаль с яростным лицом, кому-то грозит кулаком украдкой. Из-за колоннады появляются Воронцова-Дашкова и Воронцов-Дашков. Улыбаясь, кланяются Николаю I.

Воронцова-Дашкова. Votre Majesté Impériale...[121]

Воронцов. Votre Majesté Impériale...

Оба скрываются вместе с Николаем I. Вдали загремела музыка. Гостиная опустела. В зимний сад, но не со стороны гостиной, а сбоку, входит, оглядываясь, Богомазов, в мундире и в орденах, и устремляется в чашу.

Долгоруков (тихо). Стоп. Место занято.

Богомазов. Ба! Князь! Вы, как видно, отшельник. Изволите этим из любви к чистому искусству заниматься?

Долгоруков. А вы? Тоже из любви к чистому?..

Богомазов. Я случайно.

Долгоруков. Присаживайтесь. Что-что, а шампанское хорошее.

Выпивают.

Богомазов. Бал-то каков, а? Семирамида! Любите, князь, балы?

Долгоруков. Обожаю. Сколько сволочи увидишь.

Богомазов. Ну-ну, Петенька, вы смотрите...

Долгоруков. Я вам не Петенька!

Богомазов. Ну-ну, князенька, вы недавно пеленки пачкали, а я государю своему статский советник. Уж больно у вас язык остер!

Долгоруков. Я вынужден просить вас не выражаться столь тривиально!

Богомазов. На балу цвет аристократии.

Долгоруков. На балу здесь аристократов счетом пять человек, а несомненный из них [только] один я.

Богомазов. Одначе! Любопытен был бы я знать, это как же?

Долгоруков. А так, что я по прямой от святого происхожу. Да-с. От великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, мученика, к лику святых причтенного.

Богомазов. На вас довольно взглянуть, чтобы увидеть, что вы от святого происходите. (Указывает сквозь чащу.) Видали, прошел? Это кто, по-вашему? Граф Иван Кириллович?

Долгоруков. Он самый. Купил чин гофмейстера, заплатил двадцать тысяч рублей серебром Жеребцовой, любовнице старика Волконского. [Холуй. (Выпивает.)]

Богомазов. Так, так. А вон это? Ведь это князь Григорий?

Долгоруков. Нет, это брат его, Ипполит. Известная скотина.

Богомазов. Ой, смотрите, князь, услышат вас когда-нибудь, нехорошо будет...

Долгоруков. Авось ничего не будет. Ненавижу. Дикость монгольская, подлость византийская, только что штаны европейские. Дворня, холопия! Трудно решить, кто из них гаже!

Богомазов. Ну, конечно, где же им до святого мученика Петеньки!

Долгоруков. Вы не извольте острить.

Выпивают.

(Шепотом.) Сам был.

Богомазов. Его величество?

Долгоруков. Он.

Богомазов. С кем разговаривал?

Долгоруков. С арабской женой. Что было! Поздно изволили пожаловать.

Богомазов. А что?

Долгоруков. Руку гладил.

Выпивают.

Будет скоро наш поэт украшен. (Кривляется, приставляет рожки к затылку.)

Богомазов. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина, а? Ну, по дружбе?

Долгоруков. Презираю. [Плебей. А лезет.] Смешно. Рогоносец. Умора! Здесь тет-а-тет, а он стоит у колонны, во фрачишке каком-то канальском, волосы всклокоченные, а глаза, как у волка! Дорого ему этот фрак обойдется!

Богомазов. [Слушок ходил такой, князь Петр, что будто на вас он эпиграмму написал?]

Долгоруков. [Плюю на бездарные вирши.] Тссс, тише!

В зимний сад входит Геккерен, в мундире, в иностранных и русских орденах, садится. Через некоторое время показывается Пушкина, входит в сад.

Геккерен (вставая навстречу Пушкиной). Я следил за вами, как вы проходили, и понял, почему вас называют северной Психеей. О, как вы цветете! Как пленяете всех! Dieu aussi a essayé de faire des ouvrages; sa prose cest l’homme, sa poésie cest la fémme[122].

Пушкина. Ах, барон, барон!

Геккерен. Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой любезников с их комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не наскучу вам?

Пушкина. О нет, я очень рада. (Присаживается, беспокойно оглядывается, как будто ищет кого-то.)

Пауза.

Геккерен. Он сейчас придет.

Пушкина. Я не