Том 7. Последние дни. Пьесы, киносценарии, либретто. «Мастер и Маргарита», главы романа, написанные и переписанные в 1934–1936 гг. - Михаил Афанасьевич Булгаков

Через некоторое время ручка в дверях кабинета поворачивается, возникает полоска света, дверь приоткрывается, полоска света расширяется. Потом тьма...

...Зимний день. Столовая в квартире Салтыкова. Рядом библиотека с массою книг. Из библиотеки открыта дверь, в которую видна часть гостиной. В столовой накрыт завтрак. Филат стоит у дверей.

Кукольник. Разрешите, Александра Сергеевна, представить вам нашего лучшего поэта отечественного, Владимира Григорьевича Бенедиктова. Истинный светоч и талант!

Бенедиктов (скромный человек в вицмундире). Ах, Нестор Васильевич!

Кукольник. Господа офицеры, поддержите меня! Вы высоко цените его творчество.

Преображенцы, сыновья Салтыкова, улыбаются.

Салтыкова. Enchanté de vous voir...[117] Очень рада вас видеть. Сергей Васильевич очень, очень любит наших литераторов.

Следом за Бенедиктовым к руке Салтыковой подходит князь Долгоруков.

Очень рада вас видеть, князь Петр Владимирович.

Из дверей гостиной через библиотеку в столовую проходит Богомазов.

Богомазов. Александра Сергеевна! (Подходит к руке Салтыковой.) А почтеннейшего Сергея Васильевича еще нет, я вижу?

Салтыкова. Он тотчас будет, просил извинить. Очень, очень рада, господа.

Богомазов (Долгорукову). Здравствуйте, князь.

Долгоруков. Здравствуйте.

Богомазов (Кукольнику). Был вчера на театре, видел вашу пиэсу. Истинное наслаждение! Позвольте поздравить вас и облобызать! Публики — яблоку негде упасть! Многая, многая лета, Нестор Васильевич!

Филат. Сергей Васильевич приехали.

Кукольник (тихо, Бенедиктову). Ну, брат, насмотришься сейчас! Оригинал!

Филат открывает широко двери, и появляется Салтыков. Он в цилиндре, в шубе, с тростью и с громадным фолиантом под мышкой. Входит в комнату, сильно стуча тростью, ни на кого не глядя, подходит к Филату, у которого в руках поднос. Бенедиктов кланяется Салтыкову, но поклон его попадает в пустое пространство. Кукольник дергает Бенедиктова, подмигивает ему. Долгоруков и Богомазов смотрят в потолок, делая вид, что не замечают Салтыкова. Филат наливает чарочку водки. Салтыков окидывает невидящим взором группу гостей, выпивает, закусывает кусочком черного хлеба, прищуривается. Преображенцы улыбаются.

Салтыков (сам себе). Да-с! «Секундус парс»! «Секундус»! (Смеется сатанинском смехом и уходит.)

Бенедиктов, побледнев, смотрит на Кукольника.

Кукольник. Это он называет своим инкогнито...

Салтыкова. Mon mari...

Кукольник. Александра Сергеевна, не извольте беспокоиться! Знаем, знаем! На отечественном языке говорите, Александра Сергеевна. Вы услышите, как звучит этот язык в устах поэта!

Салтыкова (Бенедиктову). Мой муж — страшнейший чудак... Я надеюсь, что это не помешает вам чувствовать себя у нас без церемоний.

В столовую входит Салтыков. Он без цилиндра, без шубы, без трости, но по-прежнему с фолиантом. Все обращают к нему оживленные лица. Богомазов кланяется.

Салтыков (поднимает палец). А-а-а-а! Очень рад! (Стучит пальцем по фолианту.) «Секундус парс»! «Секундус»! Преднамеренная опечатка. «Корпус юрис романи»[118]. Эльзевир! (Преображенцам.) Здравствуйте, сыновья!

Преображенцы улыбаются.

Богомазов. Позвольте поглядеть, Сергей Васильевич!

Салтыков. Назад!

Салтыкова. Serge!

Салтыков. Книги не для того печатаются, чтобы их руками трогать. (Ставит книгу на камин. Обращается к Салтыковой.) Ежели ты только ее тронешь!

Салтыкова. И не подумаю, и не надобно мне.

Салтыков. Филат, водки! Прошу.

Гости подходят, пьют и закусывают.

Салтыкова. Прошу за стол.

Усаживаются. Филат подает блюдо.

Салтыков (глядя на руку Кукольника). Вас можно поздравить?

Кукольник. Да-с, государь император пожаловал за пьесу мою «Рука Всевышнего...»

Долгоруков. Вас наградила.

Салтыков. Неважный перстенек!

Кукольник. Сергей Васильевич!

Салтыков. По поводу сего перстня вспоминается мне следующее... Филат. Что это на камине?

Филат. Книга-с.

Салтыков. Не ходи возле нее.

Филат. Слушаю-с.

Салтыков. Да, вспоминается мне... в бытность мою молодым человеком, император Павел пожаловал мне звезду Андрея Первозванного, усеянную алмазами необыкновенной величины...

Преображенцы косятся на Салтыкова.

...а такой перстень я и сам могу себе купить за двести рублей или за полтораста.

Салтыкова. Serge, что ты говоришь?

Бенедиктов подавлен.

И все ты наврал, никакой звезды у тебя нет.

Салтыков. Ты ее не знаешь, я ее прячу от всех. Тридцать семь лет, вместе с табакеркой.

Салтыкова. Ты бредишь.

Салтыков. Не слушайте ее, господа. Женщины ничего не понимают в наградах, которые раздают российские императоры. (Постучав по перстню Кукольника.) Сейчас видел... проехал, le grand bourgeois. В саночках. Кучер Антип.

Богомазов. Это вы хотите сказать, государь император?

Салтыков. Да, он.

Богомазов. У императора кучер Петр.

Салтыков. Нет, Антип кучер.

Долгоруков. Ежели не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со звездой был тогда же, что и с лошадью?

Салтыков. Нет, князь, вы ошибаетесь. Это происшествие было позже, в царствование императора Александра. (Бенедиктову.) Поэзией изволите заниматься?

Бенедиктов. Да-с.

Салтыков. Опасное занятие. Вот вашего собрата по перу Пушкина недавно в третьем отделении отодрали.

Салтыкова. С тобой за столом сидеть нет никакой возможности, какие ты неприятности рассказываешь!

Салтыков. Кушайте, пожалуйста, господа. (Салтыковой.) И тебя тоже могут отодрать.

Долгоруков. Между прочим, это, говорят, верно, я тоже слышал. Только это было лет семнадцать назад.

Салтыков. Нет, я сейчас слышал. Проезжаю мимо Цепного мосту, слышу, человек орет. Спрашиваю, что такое? Говорят, Пушкина, барин, дерут.

Богомазов. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские басни!

Салтыков. Какие же басни? Меня самого чуть-чуть не отодрали. Император Александр хотел мою лошадь купить за тридцать пять тысяч рублей, а я, чтобы не продавать, из пистолета ее застрелил. К уху приложил пистолет и выстрелил. (Бенедиктову.) Ваши стихотворения у меня есть в библиотеке. Шкаф «зет», полка тринадцатая, номер сто тридцатый. Сочинили что-нибудь новое?

Кукольник. Как же, Сергей Васильевич! (Бенедиктову.) Прочитай «Звездочку». Преображенцы, вы любите поэзию, просите его!

Преображенцы улыбаются...

Салтыкова. Прочитайте. Право, это так приятно после этих мрачных рассказов, как кого-то отодрали.

Бенедиктов (сконфужен. Встает). Право, я...

Салтыков. Филат, перестань громыхать блюдом.

Бенедиктов (декламирует).

Путеводною звездою

Над пучиной бытия

Ты сияешь предо мною,

Дева светлая моя!

Салтыкова. Как хорошо!

Бенедиктов.

Перед чернию земною

Для чего твой блеск открыт?

Я поставлю пред тобою

Вдохновенья верный щит.

Да язвительные люди

Не дохнут чумой страстей

На кристалл прозрачный груди,

На эмаль твоих очей!

Преображенцы, перемигнувшись, выпивают.

Нет, сияешь ты беспечно

И не клонишься ко мне.

О, сияй, сияй же вечно

В недоступной вышине!