Генерал де Голль - Николай Молчанов

В Национальном собрании правительственную декларацию Помпиду одобрили 259 депутатов. Между тем 8 января 1959 года за Дебрэ было подано 453 голоса. Такая разница объяснялась не столько личностью нового премьера, сколько изменением внутриполитического положения. Война в Алжире, которая сдерживала рост оппозиционных настроений, закончилась. Многие направления внутренней и внешней политики де Голля давно уже вызывали недовольство. Личная власть де Голля, с его пренебрежением к собственной конституции, порождала тревогу. А речь шла как раз о новом, коренном усилении этой власти. Сразу после прекращения войны Де Голль заговорил о необходимости изменения порядка выборов президента так, чтобы за него голосовали не 80 тысяч выборщиков, а все избиратели. Замена косвенных выборов прямыми, носившая внешне демократический оттенок, в действительности означала дальнейшую персонализацию режима. Сразу выяснилось, что эти планы столкнутся с сопротивлением политических партий. Поэтому де Голль колебался, и только покушение в Пти-Кламаре побудило его начать действовать.

Грохот выстрелов заглушил предостерегающие голоса противников конституционной реформы. Де Голль решил, что теперь политическая обстановка облегчает ее проведение. Новый референдум будет выражением возмущения народа попыткой убийства президента. Поскольку существует столь явная опасность исчезновения де Голля, то своевременно решить вопрос о выборе его преемника. Все это придаст референдуму драматический характер, когда главную роль сыграют чувства, в том числе еще не остывшая признательность де Голлю за прекращение войны. Генерал знал, что все партии, кроме ЮНР, восстанут против его намерений. Однако ожидать более благоприятных условий трудно и надо использовать эмоциональный шок, вызванный стрельбой в Пти-Кламаре.

Конечно, любой другой из французских политиков попытался бы оттянуть неизбежную схватку с партиями, попробовать укрепить свои позиции и постараться вообще избежать ее. Не таков был де Голль. Умея долго и терпеливо выжидать, он часто предпочитал первым наносить удары. Вспомним его тактику времен борьбы за профессиональную армию. Он предлагал не отсиживаться за «линией Мажино», а нанести превентивный молниеносный удар бронетанковыми соединениями. В области политики он действовал теперь в таком же решительно наступательном духе.

«После алжирского дела, — говорил де Голль, — партии хотят меня прикончить… Ну что же, я первый перейду в наступление!» Намереваясь изменить метод избрания президента, генерал выбивал оружие из рук противника. Ведь подавляющее большинство из 80 тысяч выборщиков представляли все более враждебные ему политические партии. Были здесь и другие соображения, связанные, например, с тем, что среди выборщиков числилось только два процента женщин, тогда как среди избирателей — 57 процентов. А опыт показал, что именно женщины гораздо охотнее, чем мужчины, голосовали за де Голля как за олицетворение «порядка», «стабильности» и к тому же в их представлении безупречного католика.

Президент, избранный всеобщим голосованием, сразу возвысился бы над парламентом. Ведь каждый депутат представляет лишь небольшой избирательный округ, а он один будет представлять всю страну и окажется воплощением народного суверенитета. Де Голль говорил, что уже почти век республиканская Франция является «телом без головы». Такой головой и должен стать президент. В частных беседах, в отличие от официальных речей, он не скрывал монархическую сущность своих замыслов. «Роль президента, — говорил де Голль, — должна носить монархический характер». По его словам, «Франция нуждается в монархии, но не в наследственной, исходящей из божественного права, а в монархии избирательной. Я выполняю функции монарха во имя Франции». Генерал оказался в конце концов достойным сыном своего отца Анри де Голля, называвшего себя «тоскующим монархистом». Сын решил стать «торжествующим монархистом». Он действовал вопреки всем французским республиканским традициям, вопреки духу радикализма, критики, отрицания, пронизывающего французскую культуру. Он поступал в соответствии с иной традицией, отражавшей реакционный аспект этой культуры, вдохновляясь модернизированными идеями таких реакционеров, как Жозеф де Местр или Шарль Моррас. Он пытался навязать Франции середины XX века государственное устройство, осужденное жизнью еще в XVIII веке. Профессор права Морис Дюверже писал, что выборы президента всеобщим голосованием — «это то же самое, что коронование в Реймсе при старой монархии».

Через несколько дней после покушения в Пти-Кламаре де Голль сообщил о своем решении правительству, повергнув министров в тягостное состояние недоумения, растерянности и страха за судьбу Пятой республики. Хотя лишь один из министров потребовал отставки, почти все они пытались отговорить президента от опасной затеи. Премьер-министр Помпиду, его предшественник Дебрэ, Конституционный совет и его председатель Ноэль, министры, председатели обеих палат парламента, сотрудники канцелярии Елисейского дворца — все они с разной степенью настойчивости и твердости хотели удержать де Голля от фатального движения по наклонной плоскости. Нечего и говорить о политических партиях, которые встретили план президента небывало дружными криками негодования: «Плебисцит! Государственный переворот! Абсолютная монархия!» Буржуазные традиционные политические партии образовали так называемый «картель сторонников „нет“». Правда, эта картина «республиканского гнева» скрывала за собой отнюдь не преданность принципам демократии. Бывший президент Ренэ Коти, также осудивший де Голля, раскрыл смысл оппозиции буржуазных партий. Он указал, что возникает опасность создания коалиции всех республиканских сил, включая коммунистов. Снова все тот же неистребимый страх перед призраком Народного фронта.

И все же члены правительства далеко не единодушно благоприятно отнеслись к его проекту. Почти все они надеялись, что период стабильности и разрядки последует за потрясениями, вызванными войной в Алжире. Надежды эти оказались тщетными, ибо генерал де Голль был человеком, которого постоянно «терзали неукротимые демоны действия».

Видимо, эти «демоны» и принудили генерала, гордо утверждавшего в январе 1960 года, что он уже «двадцать лет воплощает законность», без всякого колебания нарушить конституцию. Вопреки основному закону, требующему обязательного утверждения пересмотра конституции Национальным собранием и Сенатом, де Голль поставил проект реформы сразу на референдум. В ответ на негодующие протесты он заявлял, что интересы Франции и государства важнее любого закона. Он презрительно обвинял защитников конституции в «юридическом фетишизме». Такая бесцеремонная позиция производила особенно шокирующее впечатление во Франции, которую не зря называют самой «юридической» страной в мире. Типично французское сознание пропитано духом законности, идущим от глубоко укоренившихся норм римского права и гражданского кодекса Наполеона. Основные законодательные нормы обычно рассматриваются французами как некие извечные ценности. А де Голль презрительно говорил: «Мы знаем, чего стоят все эти конституции! У нас их было семнадцать за 150 лет, и природа вещей оказалась сильнее конституционных текстов».