По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко

Русакова не пришлось, хотя Федосееву вряд ли по нутру иметь такого подчиненного. Из рядового отдела Русаков сделал конфетку, сложнейшие в стране АСУ на его счету, раньше таких федосеевцы не делывали…

Любимчик, говорите? Дай бог вам таких любимчиков, да числом поболее.

Молод, говорите? И отлично, предынфарктникам там делать нечего, чтобы только запустить этот «комбайн» на полную мощность, понадобится лет пять самой лютой работы. А многие ли из вас способны на такую работу? Ведь с нуля, по существу, начинать придется моему любимчику, машины без людей работать еще не обучены, а где их взять, людей, на Сибирь? Вы-то, москвичи, вряд ли поедете. И ленинградцы, киевляне, минчане тоже… Зеленый молодняк поедет отбывать принудиловку, «поплавки» отрабатывать.

Любимчикам каторжные работы не подсовывают.

Время отдыха для тела Патриарха истекало. Через три минуты явится Русаков.

Тело неуклюже приподнялось, само себя, как барон Мюнхгаузен, выдернуло из кресла, грузно прошагало к столу, гулко бухая сердцем под ребра.

Хрипло откашлялось.

Еще минута.

Тихо зажужжал зуммер.

— Николай Аристархович, к вам Русаков.

— Просите.

38

Не виделись месяца полтора, недолго поразглядывали друг друга.

— Жив, курилка? — спросил Патриарх.

— Что мне сделается… Вы-то как?

— Я-то? — Патриарх хмыкнул. — Как замерзший часовой на посту. Издали посмотришь — страшно, ружье торчит, подойдешь поближе — непонятно, спит вроде, а чуть пальцем тронь — повалится.

Посмурнел Русаков, затревожился. «Шутник», — неодобрительно подумал о себе Патриарх.

— Ладно, чего обо мне… Давай о деле.

Предисловий Патриарх не любил и выдал, будто в упор выстрелил:

— Ну что, поедешь в Сибирь?

Полувопрос, полуприказ.

Молчит Русаков.

Почему молчит?

— И… кем же вы меня туда?

— А я, голубчик, по причине своего высокого положения мелочами не занимаюсь. Если кого и назначаю, то исключительно генералов отечественной индустрии. Вот генералом и поедешь. Хозяином.

И опять молчит Русаков. Радости на лице ни на грошик медный.

— Чем недоволен?

— А вы не думаете, что я не справлюсь?

Банальный ход, Русакову вроде бы и не пристало так.

— А почему я должен так думать?

— Ну, все-таки… Сколько у меня народу будет, в подчинении?

— Тысяч пять… для начала. Сам не знаешь?

— Знаю. Потому и боюсь.

— Боишься?

— Да, Николай Аристархович, боюсь.

— Чего?

— А вот того, что я уже сказал.

Разговорчик, однако…

— А сколько у меня народу в подчинении, знаешь?

— Догадываюсь. Тысяч семьсот?

— Ошибаешься, — качнул головой Патриарх. — Разве что человек двести, что по кабинетам и коридорам ошиваются.

— Все шутите, — поскучнел Русаков.

— Да нет, представь себе. У семисот этих тысяч, — я-то, кстати, их не считал, — свои начальники есть, они командуют. И у тебя свои будут.

— Ну, во-первых, их найти надо.

— Надо, — кивнул Патриарх. — Найдешь.

— Где?

— А это уж не моя забота. Человек пять я тебе порекомендую, а решать сам будешь, брать их или нет. У тебя, кстати, возможности для поиска побольше, чем у других. Я думаю, не один сочтет за честь поработать под твоим руководством.

— Приятно слышать такие речи…

— Я ведь не шучу. Или еще на комплименты набиваешься?

— Да не нужны мне ваши комплименты, — с тоской в голосе, уже по-настоящему встревожившей Патриарха, сказал Русаков. — Что вы думаете, цену себе набиваю, что ли? Постарайтесь посерьезнее отнестись к моим доводам. Ведь дело касается, можно сказать, половины моей жизни. Да и не обо мне речь, а прежде всего о самом деле.

— Ну, давай о деле, — согласился Патриарх, внимательно разглядывая Русакова. — Что тебя прежде всего тревожит?

— А то, что я не умею работать с людьми, — сказал Русаков. — Вспомните, сколько раз за те одиннадцать лет, что мы знакомы, я говорил вам — я прежде всего инженер, а не администратор.

— Много раз говорил, — кивнул Патриарх. — Да ведь я, милый мой, тоже не всегда чиновником был. Тоже инженерия, и неплохо, говорят, до сих пор из моего инженерства кое-что служит… А вот представь себе, пришлось стать чиновником. Жизнь заставила. Война в первую очередь. Мне, кстати, тоже тридцать пять было, когда война началась.

— Но сейчас-то не война.

— Не война, говоришь? Да, пушки не стреляют, тут ты прав, конечно… — Патриарх помолчал и, выпрямившись в кресле, заговорил резко, отчужденно: — Что, прикажешь мне лекцию тебе прочесть? Что война все-таки идет, не с автоматами наперевес, а другая — интеллектуальная, техническая, машинная? Война технологий, инженерной и научной мысли. Сравненьице прикажешь подобрать? Что вместо пулеметов кульманы, а пистолетов — авторучки и… — он постукал пальцем по лбу, — вот это серое вещество? Оставь эти пошленькие сравнения для журналистов.

— Тяжелую артиллерию в ход пускаете? — прищурился Русаков. — А может, не надо? На таком уровне мы вряд ли до чего путного договоримся. Не на собрании, однако…

«Ах ты… щенок!» — взвился было на дыбы Патриарх, но сдержал себя, поняв — подобными аргументами Русакова не проймешь и тон такой вряд ли уместен.

— Ладно, не возникай, — улыбнулся Патриарх. — В словесной эквилибристике мы оба, я думаю, поднаторели. Давай по существу. Ты говоришь, что не умеешь работать с людьми…

— Да, — подтвердил Русаков и, чуть помедлив, добавил: — А если уж говорить совсем откровенно, и не хочу.

— Не хо-о-чешь… — протянул Патриарх. — Действительно откровенно сказано. А чего же ты хочешь?

— Работать.

— Работать… В одиночку?

Молчал Русаков.

— Ну? На роль Фауста метишь? Да ведь даже у него кто-то был — ученик, помощник, подчиненный… Фауст — это ведь тоже немножко чиновник, а?

Молчал Русаков.

Патриарх ждал, когда он начнет возражать: одно дело — десяток человек, сотня, другое — тысячи. Ведь именно к тысячам относилось русаковское «не хочу».

Но Русаков молчал. И Патриарх заговорил спокойно, дружелюбно:

— Не можешь — это только слова, Иннокентий. Факты говорят об обратном. В Долинске ты начинал с нуля — и создал отдел, прогремевший на весь Союз. Ты его создавал?

— Возможно…

— Возможно? Опять набиваешься на комплименты? Ну что ж, едем дальше. Когда ты начал работать у Федосеева, твой отдел был самым заурядным, так?

Русаков, помедлив, кивнул.

— Так… А что теперь? Сколько у тебя, кстати, человек?

— Четыреста тридцать два.

— Вот видишь… Было, если не ошибаюсь, что-то около сотни?

— Сто восемь.

— И меня, оказывается, память не всегда подводит. А теперь скажи прямо, без этих «возможно», «вероятно»: ты этот первоклассный отдел создал?

Русаков пожал плечами.

— А ты плечиками-то не дергай. Если не ты, тогда скажи, кто, может, я его сюда приглашу, глядишь, на твое местечко порекомендую, когда ты в Сибирь уедешь, — Патриарх улыбнулся, — или другое подыщу, мне такие люди ой как нужны… Так как же все-таки, твое это детище?

— Мое.

— А, не отказываешься… Как видишь, не всегда излишняя скромность уместна. Зазнаек и выскочек я и сам не