Повести моей жизни. Том 2 - Николай Морозов

— У вас есть знакомые с противоправительственными взглядами? 

— Только один Ребиков, — ответил я. 

— Да, знаю, мы за ним уже давно следим сами. А еще есть? 

— Решительно никого. У меня нет других знакомых в Петербурге. 

— Жалко. Но все же я вам положу на первый раз рублей тридцать жалованья в месяц. Тетка уж очень упрашивает меня. Можете вы поселиться вместе с Ребиковым, чтобы нам избавиться от необходимости держать для слежки за ним двух агентов? 

Я очень обрадовался такому предложению, так как жить долее в квартире этой старухи мне стало невыносимо противно. Но она так и вцепилась в меня, доказывая, что мне нет никакой нужды переезжать. Племянник с ней спорил, но видно было, что она имеет на него какое-то неведомое мне влияние. Верно, он ожидает от нее наследства, и потому я постарался примирить их, говоря, что вечера все равно буду проводить у нее для игры в карты.

Так у нас с Гусевым и было условлено. Теперь я и Ребиков уже поселились вместе. Я под видом сыщика, а он под видом подозрительного субъекта, за которым я слежу. Все доносы на себя Ребиков будет сочинять, конечно, сам и обещал мне предоставлять самые занимательные небылицы. 

Гусев прежде всего поручил мне узнать всех знакомых моего сожителя, и Ребиков выбрал для удовлетворения его любопытства несколько человек из своих родных, совершенно не интересующихся политическими делами. За ними уже начали следить, но, конечно, только спутались с пути, тратя свое время на наблюдение за самыми верноподданными людьми. 

Так началась поразительная деятельность Клеточникова в Третьем отделении. 

Чтоб придать некоторую правдоподобность действительности выслеживанья, он условился со своим товарищем, что каждый раз, как выходит какая-нибудь наша прокламация или появляется номер «Земли и воли», он будет относить по экземпляру Гусеву на его тайную квартиру, куда приходят шпионы со своими доносами, и говорить, что получил их от своего сожителя. На вопросы Гусева, кто их дал Ребикову, Клеточников отвечал, что его товарищи в университете, имен которых он пока не мог добиться, но надеется узнать при удобном случае. Несколько раз Клеточникову предлагали наблюдать, не бывает ли у его приятеля кто-либо из нас, и показывали наши фотографии, но он сообщал, что никого похожего не встречал. 

— Гусев очень разочарован мною, — сказал он нам однажды, уже через месяц после своего знакомства с ним. — У вас, — говорит, — к сожалению, не обнаруживается, знаете, такого настоящего нюха. Из вас едва ли выйдет хороший агент. — Боюсь, что скоро он предложит мне искать более подходящее для меня место, потому что и к Кутузовой я уже не в состоянии приходить играть в карты более двух раз в неделю. Страшно противна. Вам надо поскорее пропечатать ее, чтобы она не ловила более в свои сети юной молодежи. 

— Это было бы пока бесполезно, — ответил ему Александр Михайлов. — Она стала бы сдавать комнаты под другой фамилией. Лучше знать ее современную квартиру и предупреждать всех попадающих на нее, кроме не интересующихся политикой, как мы теперь и делаем. 

— А вам не удалось познакомиться на тайной шпионской квартире Гусева со шпионами? — спросил я. 

— Нет, там у каждого свой час. Избегают давать возможность разным шпионам встречаться друг с другом, чтоб не сговорились в ложных доносах. 

— Надо установить слежку за входом в эту квартиру, — сказал Михайлов. — Тогда мы узнаем, бывает ли там кто-нибудь из встречающихся с нами. 

— Да, это будет полезно, — сказал Клеточников. — Моя карьера у Гусева, кажется, заканчивается, и через месяц он окончательно признает меня неспособным к такому занятию. Мой сожитель принимает все меры, чтоб интересовать собою Гусева еще месяца два, но, кажется, и его удочка перестала действовать. Как бы его не выслали до окончания экзаменов. 

Так мы и расстались с Клеточниковым, думая, что начатое нами предприятие само собой ликвидируется, как вдруг произошло нечто неожиданное и для нас, и для него самого. 

Как иногда маловажные на первый взгляд обстоятельства приводят к самым важным последствиям! 

У Клеточникова был замечательный каллиграфический почерк. При чтении чего-либо, написанного им, казалось, что каждая его буква была жемчужинкой. Ровно, ясно, отчетливо вырисовывалось всякое слово его письма, как будто печатный курсив, и я невольно любовался им, когда читал его сообщения. Вот это-то обстоятельство и повернуло вдруг судьбу Клеточникова совершенно в новом направлении. 

Гусев тоже обратил внимание на необыкновенную отчетливость и красоту его почерка и нашел, что Клеточников самый подходящий человек, чтобы составлять резюме всех шпионских доносов для ежедневного представления начальнику Третьего отделения, тем более что думал сделать этим приятное и Кутузовой, наследником которой он был. 

— Вы, — сказал он в один прекрасный день Клеточникову, — совершенно неспособны к слежке. Я вам дам лучше должность младшего секретаря в моей тайной канцелярии. Бросьте агентуру и приходите завтра с десяти часов на вашу новую должность. Я пока оставлю в покое и этого вашего сожителя, чтобы не возбудить против вас подозрений. 

Можно себе представить, с каким душевным облегчением рассказывал Михайлову Клеточников о своей новой должности! 

— Теперь от меня не потребуется никаких доносов, — говорил он, — а только резюмирование чужих, причем я буду писать два экземпляра каждого резюме: первый для вас, а второй для шефа жандармов. 

Так все и вышло благодаря его умышленным проигрышам Кутузовой в карты и его жемчужному почерку. Старший секретарь — лентяй, как и все чиновники Третьего отделения, — сейчас же взвалил на Клеточникова целиком свою работу, а сам совершенно перестал что-либо делать, бегая по кафешантанам и ресторанам. 

Необыкновенное усердие, хороший слог бумаг и исключительная аккуратность Клеточникова сразу сделали его необходимым лицом в центральной канцелярии политического сыска. Ни один донос не миновал его рук. С первых же дней Михайлов, которому мы предоставили одному сноситься с Клеточниковым, чтобы как-нибудь не погубить его случайною неосторожностью, начал приносить мне почти ежедневно листки со шпионскими доносами. Я или Михайлов отдавали их прежде всего Софии Ивановой переписывать, оригиналы тотчас уничтожали, чтобы не подвести Клеточникова, и затем я нес копии в свой тайный архив у Зотова.

9. Мы попадаем в безвыходное положение