Повести моей жизни. Том 2 - Николай Морозов

Впечатление картины получалось таинственное и зловещее, словно сейчас из романа. А между тем это была действительность. 

— Видишь напротив нас на той стороне Фонтанки подъезд, с боков которого горят два фонаря? 

— Вижу. 

— Это его подъезд. Ходи тут и наблюдай за ним. Все интересное для нас записывай по часам и минутам. Особенно если подадут его карету. Сейчас же отметь время, куда поедет и, если нужно, возьми извозчика и вели ему ехать за ним, сказав, что ты из сыскного отделения. 

— Хорошо. 

— Через два часа я тебя сменю, — окончил Михайлов и, пожав мне руку, скрылся во тьме. 

Я начал неспешно ходить взад и вперед вдоль набережной Фонтанки, начиная от Цепного моста и уходя настолько далеко мимо Инженерного замка, насколько было можно для того, чтобы не терять из виду подъезда, на который я взглядывал время от времени через реку. 

Я чувствовал себя чем-то вроде часового на часах грядущей свободы. 

Мне не было жалко руководителя политических гонений. Тени казненных товарищей вставали перед моими глазами в этой полузимней тусклой мгле между белыми мокрыми хлопьями падающего снега и, казалось, взывали ко мне об отмщении. 

«Владеющий мечом от меча и погибнет!» — припомнилось старинное евангельское изречение. Это роковой закон возмездия. Конечно, мое теперешнее выслеживание возмутит его и ему подобных. То, что они считают правильным и законным для себя против других, они считают возмутительным и преступным, когда это делают другие против них, хотя бы и в ответ на их собственные, уже совершенные действия. Он будет говорить о нас, как говорил один французский путешественник, очерчивая нравы австралийских кенгуру: «Эти кенгуру чрезвычайно свирепы: они защищаются, когда на них нападают». Но что нам за дело до того, какого мнения будут о нас наши враги? Пусть лучше считают нас свирепыми крокодилами, чем кроткими тюленями, с изумлением смотрящими, по словам полярных путешественников, как их избивают. 

Мой взгляд вдруг упал на карету, подъехавшую к подъезду, за которым я наблюдал. Были видны в полутьме только силуэты ее лошадей и кучер на козлах, да ярко светились два фонаря. 

«Уезжает куда-то!» — подумал я и посмотрел на свои часы. 

Было четверть седьмого. 

«Велел приготовить к половине седьмого, — догадался я. — Можно еще проходить минут десять». 

И я прошелся еще раз вдоль всей моей дистанции. 

На возвратном пути я увидел еще новое изменение на противоположной стороне. На некотором расстоянии от кареты, почти у входа в соседний дом, остановился шарабан, запряженный высокой, явно рысистой лошадью. Из него вышел господин в шубе, но, вместо того чтоб войти в дом, начал прохаживаться взад и вперед по тротуару, не отходя далеко от своего экипажа. 

«Что это значит?» — с любопытством приглядывался я, еще не отдавая себе отчета. 

Парадная дверь третьеотделенского дома открылась, и выбежавший швейцар усадил кого-то в карету. 

Она двинулась к Цепному мосту, у которого я остановился недалеко от дежурившего городового. Я увидел, как вслед за посадкой в карету начальника Третьего отделения сел в свой шарабан и замеченный мною господин; и его кучер безо всяких разговоров поехал вслед за каретой на расстоянии около сотни шагов. 

Мне стало сразу все ясно! 

«За ним следят и помимо меня», — подумал я, и потому, вместо того чтобы нанимать стоящего поблизости извозчика и ехать третьим в этой свите, я пошел пешком по направлению к Михайловской площади. Отметив, что карета отправилась именно туда, я возвратился обратно ожидать Михайлова, который явился почти тотчас вслед за моим возвращением к Цепному мосту. 

— Ну что? — спросил он, подходя ко мне. 

— Уехал куда-то через Михайловскую площадь в половине седьмого. 

— Во дворец, — догадался Михайлов. — Больше некуда по этому направлению. У него, должно быть, в этот день еженедельный доклад в восемь часов вечера. Надо проверить через неделю. А почему ты не поехал за ним? 

— Потому что за ним уже и без меня ехали! 

— Кто? 

— Его собственный шпион, больше некому! 

И я, смеясь, рассказал ему о господине в шарабане. 

— Это усложняет дело! — заметил он серьезно. 

— Почему? Рысак в шарабане никогда не догонит хорошую скаковую лошадь. 

— Но у этого господина может быть в кармане огнестрельное оружие. Впрочем, надо еще убедиться, действительно ли за ним всегда ездят. 

Несмотря на конец моей вахты и на сырую снежную погоду, я не хотел сейчас же уходить от Михайлова, не обменявшись с ним своими мыслями... 

Подул порывистый ветер и закрутил в воздухе летящие хлопья. 

— Прощай, — сказал я Михайлову, не дождавшись обратного возвращения кареты. 

— Прощай. Покойной ночи, — ответил он. 

И я пошел домой, а он остался во тьме под крупными хлопьями сырого крутящегося снега, новый часовой на страже грядущей свободы.

6. Выстрелы на улице

Мой дом в это время был недалеко оттуда. На углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы возвышалось огромное шестиэтажное здание, где в большом флигеле внутреннего двора жил известный публицист того времени, бывший редактор газеты «Северный вестник» присяжный поверенный Корш вместе со своей женой, ее сестрой и тремя маленькими детьми. 

Он уже давно приглашал меня всегда приходить к нему ночевать или даже тайно поселиться в его большой квартире под видом его помощника, живущего особо, но часто принужденного обилием дел оставаться у него на ночь. Я так и сделал. 

Все это оказалось чрезвычайно легко и просто. Возвращаясь домой после начала моих ночевок, Корш несколько раз спросил у швейцара: «Пришел ли мой помощник?» Швейцар назвал меня так дворникам, и потому никого не удивляло, что каждый день я приходил и уходил из этого дома. Никому не приходило даже и в голову наблюдать, ночую я здесь или ухожу к себе домой, тем более что черная лестница квартиры Корша выводила на другой двор этого огромного здания, и я всегда мог выйти на Литейный проспект, а не на Пантелеймоновскую улицу, куда вел парадный вход. 

Красивый молодой блондин с очень интеллигентными чертами лица, Корш был всегда трогательно приветлив со мною. И все его семейство, узнав, что меня разыскивает полиция и что я принимаю близкое участие в начавшихся тогда вооруженных действиях заговорщиков, отнеслось ко мне, как к герою таинственного романа, невидимо происходящего перед ними.