Избранные труды. Норвежское общество - Арон Яковлевич Гуревич

определения социально-экономического статуса бонда, как его собственная роль в производстве, сагами почти не освещаются. Исследователей, привыкших к поискам соответствующих данных в исторических источниках, саги разочаруют.

Однако вместе с тем, вследствие особенностей саг как литературных памятников, мы можем по ним несколько ближе познакомиться с такими сторонами жизни бондов, которые ускользают от историков крестьянства в других странах средневековой Европы. Бонды выступают перед нами не в качестве держателей чужой земли, зависимых людей, несущих повинности и платящих оброки (как в полиптиках и других хозяйственных инвентарях крупных землевладельцев), и не в качестве дарителей своих участков в пользу церкви (как в картуляриях), они фигурируют в сагах как человеческие индивиды, действующие в разнообразных жизненных ситуациях. Авторы саг, и прежде всего Снорри Стурлусон, были не только (и не столько) историками, но и художниками, творчески преобразовывавшими в своих произведениях тот материал, которым они располагали. Но писали они для собственных современников — исландцев и норвежцев XII и XIII вв., и допущенные ими неточности, анахронизмы и искажения исторической действительности были не чем иным, как результатом осмысления ее в категориях того общества, в котором жили эти авторы и в котором сохранялись многие черты минувшей эпохи, изображаемой в сагах. Поэтому «королевские саги», как и саги об исландцах, несомненно, все же сохранили правду о жизни норвежских и исландских бондов XI—XIII столетий.

Рисуемый сагами образ «могучего бонда» — не продукт творческой фантазии, это реальный социальный тип, он существовал в скандинавском обществе. Родословные и семейные предания, использованные Снорри, сохранили для нас многие подлинные черты бондов, игравших значительную роль в общественной и политической жизни Норвегии периода складывания классового общества. Разумеется, этот социальный тип мог сохраняться в Средние века преимущественно лишь в странах запоздалого и неполного развития феодализма. Но ценность изучения жизни средневековых скандинавских бондов, между прочим, заключается и в том, что оно напоминает историку о необходимости видеть в крестьянине той эпохи не только традента, вкладчика своего имущества в монастырь, или держателя тяглого надела, барщинника и оброчника, не только объект феодальной эксплуатации, но и человека, субъекта общественной деятельности в многоразличных ее проявлениях.

Традиционное представление о составе «варварского» общества (знать, свободные, несвободные) сохранялось в Норвегии даже в тот период, когда эта структура в значительной мере уже была подорвана вследствие сокращения, а затем и исчезновения рабства, частичной феодализации знати и прежде всего вследствие расслоения свободных бондов и втягивания значительного их числа в арендную зависимость от крупных собственников. Живучесть такого традиционного взгляда в памятниках XII и XIII вв. в известной мере может быть объяснена спецификой источников, но, несомненно, также и тем, что общество далеко еще не было перестроено на классовых началах (во всяком случае в отдельных областях, таких как Трандхейм).

Противоречивость общественного строя Норвегии в изучаемый период выражалась в том, что дофеодальная социальная структура разрушалась в процессе перегруппировки населения по классовому принципу, которая тем не менее не была еще завершена. Эта противоречивость проявлялась и в правовом положении разных категорий бондов. Они оставались лично свободными. Однако изменения в их имущественном положении и разложение архаичных форм землевладения, приводившее к резкому сужению слоя одальманов, сочетались с социальным упадком основной массы бондов. Этот упадок обнаруживается при изучении положения хольдов. В XII и XIII вв. одни хольды и «могучие», «лучшие» бонды сохраняли полноправие, остальные бонды при сравнении с ними выступают уже как люди, частично лишенные правоспособности, следовательно, как неполноправные1^ (разумеется, неполноправность норвежского бонда имела мало общего с неполноправностью зависимого крестьянина в других странах средневековой Западной Европы).

Факт глубокого расслоения бондов не есть особенность Норвегии в период раннего Средневековья. Но если поставить вопрос о характерных особенностях процесса общественной дифференциации в Норвегии, то бросается в глаза, сколь медленно и неполно в этом обществе имущественные различия переходили в классовые. Возникшая здесь социальная категория хольдов представляет специфически норвежское явление, с которым можно сопоставить разве лишь саксонских эделипгов266.

Наличие в среде бондов особой категории хольдов, которая до конца от них так и не обособилась, свидетельствует о том, что, хотя расслоение бондов и начинало перерастать в классовое деление (ибо трудно удержаться от предположения, что часть хольдов — зажиточных одальманов со временем сумела войти в состав господствующего класса, тогда как значительная масса бондов превратилась в лейлендингов), все же одно это внутреннее расслоение, по-видимому, само по себе не могло привести к победе классовой структуры, ибо процесс классообразова-ния должен был получить новый импульс со стороны возникшей в его ходе политической власти.

Отмеченная выше противоречивость социальной структуры Норвегии проявилась и в положении аристократии. Родовая знать как таковая нс могла удержать своего былого господствующего положения в складывавшемся классовом обществе, и если перспективой для одной ее части было уничтожение в борьбе против королевской власти, то другой удалось включиться в состав служилых людей государя. Обе эти возможности реализовались на протяжении всего изучаемого периода. Саги заполнены рассказами об острых конфликтах между родовитыми людьми и государями, опиравшимися на дружинников и иных приближенных. Огнем и мечом конунги выкорчевывали глубоко вросшие в социальный организм знатные роды. Тем не менее родовая аристократия в какой-то мере еще сохранялась. До тех пор пока не исчезли полностью старые источники ее материального могущества — рабовладение, пиратство, пока не были ликвидированы остатки язычества, самостоятельности органов местного самоуправления, в которых она играла ведущую роль, родовая знать имела силы сопротивляться королевской власти и поддерживавшим ее новым социальным группам. По свидетельству саг, наиболее драматичные конфликты между отдельными ее крупными представителями и носителями государственного верховенства наблюдались в XI и XII вв.

Приходится констатировать одновременно и далеко зашедшее разложение дофеодального строя и незавершенность этого процесса. Иначе говоря, мы должны отметить чрезвычайную медленность и неполноту перестройки норвежского общества, отсутствие в Норвегии того бурного и относительно быстрого формирования феодализма, какое имело место у франков и в некоторых других странах Европы в раннее Средневековье. Здесь переход от доклассового общества к феодальному в силу своей замедленности имел характер более постепенный, что, однако, не делало этот процесс менее богатым катаклизмами. Напротив, долго сохранявшееся в Норвегии свободное крестьянство оказалось способным сопротивляться натиску феодальных сил в большей мере, чем крестьянство многих иных стран Европы того времени.

Примечания

1 G. 3-11, 19-24, 27, 28, 30. 31, 32, 37, 54, 55.

2 См. Введение.

? Dahl О. Norsk historieforskning i 19. og 20 ârhundrc. Oslo, 1959, s. 204, 236, 241.

4 Sandvik G. Hovding og konge i Heimskringla. Oslo, 1955, s.