Красный свет - Максим Кантор

Очевидно, что Гамарник – шпион, берем этот пункт за отправной; очевидно, что он стоит практически за каждой ячейкой троцкистов в армии; очевидно, что дата восстания в частях армии координировалась при его участии. Смотрим: в какое время и где в точности находился Гамарник. Получаем картину передвижений с Дальнего Востока – на Запад и обратно. А вот и страннейший документ о разоблаченной фашистско-троцкистской офицерской организации – с ячейками в Свердловске, Перми, Тагиле, Ворошиловске, Надеждинске, Хабаровске. То есть вплоть до Дальнего Востока тянется цепочка. Здесь даже прямо называется тактический центр и время удара: повстанцы должны захватить военный склад № 59 в Перми, затем захватить Пермь с ее оборонными заводами, разрушить железнодорожную магистраль, связывающую Европейскую и Азиатскую часть Советского Союза. Соответственно – западная часть отдается Германии, восточная – Японии. И опять среди имен – непременный Гамарник.

Был заговор – и какой!

И опять резолюция растерянного Сталина «Т. Ежову. Странное письмо! А кто из поименованных арестован?? Арестованы ли, скажем, Епифанов, Стихно, Булгаков и др.? Записка производит впечатление газетной статьи. И. Ст.». Кажется, ясно спросил Иосиф Виссарионович. И снова – ноль результатов. Нарочно? Впрочем, Ежов – враг, теперь мы знаем.

И еще, в общую копилку: протоколы допросов диверсантов. Везде мелькает Дальний Восток, а развития данная тема не получает. Логично предположить, что диверсионная организация вербует военных из тех, кто служит на Дальнем Востоке, в непосредственной близости к Гамарнику – и затем перекидывает шпионов в столицу. Пройдемся по семейным и дружеским связям Гамарника: кто там на Дальнем Востоке у него в окружении, кто его друг, с кем откровенен? Все нити ведут к семье Дешковых – причем любопытно, что сын Григория, Сергей Дешков, служил на Дальнем Востоке – а сейчас находится на Западном фронте. Оказывается, не договорили сотрудники комиссариата внутренних дел с Надеждой Алексеевной Дешковой, рано отложили ее дело в сторону. Есть еще материал для работы.

Виктор Бастрыкин вызвал Дешкову на допрос.

6

Вальтер Модель был не из тех генералов, что отдают распоряжение армии, не видя солдат, которые сражаются, и посылают их в бой, не зная местности, на которой пойдет бой. За считанные дни, что он провел подо Ржевом, генерал-«пожарник», как его умиленно называли, разобрался в топографии края лучше, чем местные жители. У карты он проводил ровно час в день – но помнил цепко и реагировал быстро.

Георгий Жуков впоследствии сказал про русские армии подо Ржевом: «Кроме везения, надо было обладать умением», – у русских везение отсутствовало, а науку заменяло упорство. Вальтер Модель обладал и тем и другим; помимо того, генерал был храбр. Человек риска, Модель перенес командный штаб непосредственно в Сычевку и к тому времени, когда начался бой, мог вести командование непосредственно с места событий.

Помимо прочего, требовалось ликвидировать дулаг в Сычевке; в ведение генерала не входило управление лагерей, но для быстрого осуществления акции в условиях боя требовалась помощь вермахта.

Ликвидацию евреев в Сычевском дулаге завершили до начала атаки; солдаты обеспечили быстрое заполнение евреями автомобиля-душегубки – потребовалось четыре часа работы на всю партию, из расчета 25 минут на каждые пятьдесят человек. Трехтонный «Опель Блитц» забивали до отказа, времени раздевать евреев и сортировать личные вещи не было.

Спустя три года начальник айнзацгруппы полковник Олендорф так описал работу газвагенов на вверенной ему территории.

«Полковник Покровский: Сколько было казнено с помощью этих автомобилей?

Олендорф: Я не могу назвать точную цифру, но сравнительно это было очень немного, примерно, несколько сотен.

Полковник Покровский: Вы сказали, что в этих машинах казнили главным образом женщин и детей. По каким соображениям?

Олендорф: Существовал категорический приказ Гиммлера по этому поводу. Женщины и дети, согласно этому приказу, должны были быть умерщвлены именно таким образом для того, чтобы избежать лишних душевных волнений, которые возникали в связи с другими видами казни. Это также давало возможность мужчинам, которые сами были женаты, не стрелять в женщин и детей.

Полковник Покровский: Наблюдал ли кто-либо за поведением казнимых в этих машинах?

Олендорф: Да, врачи.

Генерал Никитченко: По каким мотивам истребляли детей?

Олендорф: Был приказ о том, что еврейское население должно быть полностью уничтожено.

Генерал Никитченко: В том числе и дети?

Олендорф: Да.

Генерал Никитченко: Только ли детей евреев уничтожали?

Олендорф: Да.

Генерал Никитченко: А детей тех, кого вы относили к категории комиссаров, тоже уничтожали?

Олендорф: Мне не известно, чтобы когда-либо разыскивали семью комиссара».

И действительно: детей и семьи комиссаров в тот день уничтожать возможности не было – но еврейских детей до начала боя передушили всех.

В приведенном выше диалоге Олендорф предстает человеком долга, к тому же он был человеком поэтическим (рассказывают, что на Нюрнбергском процессе влюбленные женщины слали ему в камеру розы), поэтому Олендорф старался умерщвлять евреев с минимальными психологическими травмами для солдат рейха – но в те дни в Сычевском дулаге грязную работу приходилось делать наскоро. Делали что могли и как могли.

Повезло, что штаб зондеркоманды 7А при айнзацгруппе Б – находился прямо в Сычевке. Все решалось просто и быстро. Командир зондеркоманды был назначен недавно, как и Модель: прежнего командира, доктора юриспруденции Вальтера Блюма, отозвали в Берлин – сейчас на его месте оказался расторопный Курт Матчке. Генерал Модель коротко поговорил с Матчке по телефону: «Вы понимаете, что у вас два часа, в лучшем случае, три. Я не могу вам дать больше одной роты солдат». – «Благодарю, я все понимаю. Этого достаточно, генерал».

Газваген (в ту пору автомобиль еще именовали «дезинфекционным» – Entlausungswagen) в распоряжении солдат имелся один, к тому же маломощный – на пятьдесят человек максимум. Но работали быстро и ладно; огромным облегчением явилось то, что евреи заранее были маркированы, солдаты не тратили времени на выявление еврея среди заключенных. Шел счет на минуты: неизвестно было, что окажется быстрее – основная сила со стороны русского фронта, движение разбитой, но все еще живой 29-й армии, которая перешла Волгу и шла на соединение с основными частями, – или танковый корпус 9-й армии рейха.

Как раз в тот момент, как еврейские трупы облили бензином, Моделю доложили о подходе танкового корпуса. Одновременно пришли сведения от Кумма: полк «Дер Фюрер» закрепился на плацдарме.

Теперь красные могли атаковать: было кому их встретить.

Вальтер Модель – жилистый, отважный, точный – сказал адъютанту, что все решится в следующие десять часов. Адъютант Мэкер вместе с генералом еще раз поглядели карту: слабое место одно – там, где стоит полк молодого Кумма. Подкреплений Кумму в ближайшие десять часов взять неоткуда.

– Курт Матчке просит поставить его людей в оборону.

– Они что-нибудь умеют?

– Наверное умеют.

– Что ж. Пусть штурмуют вокзал.

7

Война стала таким большим делом, объединившим сразу всех людей, что прочие дела по сравнению с войной сделались сразу никчемными. В дни мира разные мелкие занятия казались важными: можно было посвящать дни обсуждению спектакля, или сочинению стихов, или написанию рецензии на повесть, или еще чему-нибудь, что было необязательным для жизни общества, но интересным. Когда война накрыла город, занятия горожан стали сопоставлять с ежедневной смертью многих, и в то время как люди убивали людей и рушилась вся жизнь – заниматься необязательными делами стало стыдно. Казалось, пока совершается необязательное занятие, погибает человек, и ничем нельзя объяснить, почему ты не спас этого человека, а занимался своим необязательным занятием. Но так ведь было всегда, и до войны так было тоже – были беды и смерти, а значит, были и неравновеликие им занятия. Верно, но просто во время войны это сопоставление стало понятным, а до того – таким заметным не было. Прежде беда случалась неожиданно: мы встречались с человеком – а потом он вдруг умирал, и все переживали, что при жизни уделили ему мало внимания. Но умирал человек внезапно – как угадать, что ему надо было уделить внимание именно вчера? Во время войны смерть была объявлена заранее, и это все меняло.

Теперь стало стыдно за мелкие дела: было все равно – написана ли рецензия на повесть, высказано ли мнение. Достать сахар, выставить на крышу ведра с песком, запастись картошкой – было важно, а стихи не важны совсем. Про войну не говорили, войну не обсуждали – но все сравнивали с войной. И даже ежедневные сводки по радио не обсуждали – как не обсуждают пожар; горело и горело; говорить про войну было не нужно – она была везде.