Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

— Его фамилия прикрывает тебя железобетонным колпаком, Андре. Если ты до сих пор этого не заметил, значит, головка у тебя совсем слабенькая.

— Родителей не выбирают, — буркнул я. — Вы бы согласились быть моим папой?

— На полчасика, — мгновенно ответил Стрекалов. — Отодрать тебя ремнём, чтоб ты неделю на задницу сесть не мог, и обратно, в друзья-приятели.

— Это мы-то с вами — приятели? — обомлел я. — Да с такими друзьями никаких врагов не нужно. Забыли, как вы два года назад вместе с отцом чуть меня не угробили?

— Только не строй из себя девушку. Во-первых, ты сам кого хочешь угробить можешь, а во-вторых, я тебя честно предупреждал: есть два варианта — либо убьют, либо — нет. Кстати, Дашка двойню родила. Пацаны.

— Поздравляю, — совершенно искренне сказал я. — Как она?

— Толстеет, — довольно улыбнулся Стрекалов. — Помнишь, какая тощая была? Зато теперь — глаз не отвести.

На мой вкус, девушке Даше лишние килограммы были совершенно ни к чему, но не спорить же со Стрекаловым ещё и по этому поводу?

— А как мальчишек назвали?

— Данила и Андрей, — ответил он, бросив на меня косой взгляд.

Я промолчал. Чёрт его знает, может, у генерала дедушку Андреем звали?

— Ладно, о личных делах поговорили, — Стрекалов встал с диванчика и стремительно прошёлся по комнате. — Вернёмся к общественным. Американцам очень нужна война в Югославии. По ряду причин, опять-таки исключительно финансового свойства. Подошёл срок годности крылатых ракет, в следующем году их нужно будет разряжать, а это невыгодно. Гораздо проще разнести пол-Югославии к чёртовой матери, потому что потом можно будет инвестировать деньги в восстановление экономики. О европейских проблемах тебе уже наверняка говорил лорд Гренвилл. Твой отец разделяет его точку зрения. В данном случае интересы европейских финансовых магнатов вошли в прямое противоречие с интересами американских корпораций.

— А вам-то что? Решили поиметь пару рыбок в этой газировке? — поинтересовался я.

— России не нужна война в Югославии, — отрезал Стрекалов. — Потому что Россия вынуждена будет выступить против этой акции, и тогда её на глазах у всего мира пошлют подальше. Сейчас нужно восстанавливать престиж страны, а не терять его. Если удастся доказать, что ЦРУ ещё два года назад готовило почву для нынешнего конфликта, случится большой скандал. И Дюпре, и Гренвилл гарантировали, что в Европе им удастся раздуть эту историю до небес. Военная операция НАТО будет отменена. После всей этой грязной истории с ЦРУ, Дратковичем, смертью Доди аль-Файеда югославы и слышать не захотят о других посредниках в переговорах, кроме России. А в этом направлении мы активно работаем, и думаю, нам удастся добиться мирного разрешения косовского конфликта.

— Один момент! — Внезапно меня осенила забавная мысль. — Как фамилия нынешнего русского премьера? Примаков? Не тот ли это Примаков, который был директором Службы внешней разведки, где вы сделали столь впечатляющую карьеру?

— Вот в эту сторону, Андре, тебе лучше пока не думать, — очень серьёзно ответил Стрекалов. — Это тема для отдельной беседы.

— О’кей, — кивнул я покладисто. Стрекалов скривился.

— Замечательные люди американцы, — заметил он. — Добрые, отзывчивые. Туповатые немного, зато непосредственные. Ничего против народа не имею, всё понимаю, но саму Америку — терпеть не могу. От этого твоего «окея» у меня аж скулы сводит.

— Больше не буду, — пообещал я. — Давайте-ка закругляться, товарищ бывший генерал-майор. Я — существо примитивное, привык много размахивать кулаками и совсем немножко думать. От ваших «мондиализмов» у меня уже голова раскалывается. Насколько я сумел понять, всё европейское сообщество, то есть вы, мой отец-«мондиалист» и лорд Гренвилл, желает, чтобы я отыскал для вас неуловимого Абу аль-Хауля, чтобы доказать причастность США к смерти бывшей принцессы Дианы и Доди аль-Файеда. Так?

— Так, — согласился Стрекалов, с подозрением глядя на меня.

— Отлично, — смиренно сказал я. — Подождите секундочку. Сейчас я схожу, посмотрю в багажнике. У меня там этих аль-Хаулей — пруд пруди. Мать вашу так! Где я его буду искать? Вы сами-то понимаете, чего требуете?

— Ша, Андрюша, ша! Спокойненько. Подыши, водички выпей, мозг включи. И — заткнись, пожалуйста, — миролюбиво попросил Стрекалов. — Я же не зря советовал тебе приглядеться к окружению Сиретта. Он явно имеет какое-то отношение к аль-Хаулю. Его так искусно подставляли французам, что это не может быть простым совпадением. Ты заметил, что нам с огромным трудом удалось вытащить тебя сюда целым и невредимым, чтобы ты всего один раз взглянул на этого человека? А ведь люди, которые пытались организовать твою смерть, наверное знали, что Сиретт не является Абу аль-Хаулем. Кому-то очень нужно было сохранить эту маскировку любой ценой. Значит, настоящий Абу аль-Хауль где-то совсем рядом, и они боятся, что мы сможем до него добраться. Понимаешь?

— Понимаю, — мрачно сказал я. — А французы?

— Всё. Время истекло. Видимо, американцы надавили на них, к тому же вчера ты дал им прекрасный повод. Сегодня дело было закрыто. Правда, капитан Дорман — упрямый человек. Обратись к нему за помощью, не думаю, что он тебе откажет.

Генерал тяжело вздохнул и устало опустил голову. За эти два года он здорово изменился. Похудел, вроде даже помолодел. Но — я никогда ещё не видел его настолько измотанным и уставшим. Частная инициатива давалась ему ничуть не легче, чем государственная служба. Пожалуй, даже наоборот.

— Честное слово, я хотел бы сделать это сам, — Стрекалов пожал плечами, — но это бессмысленно. Уже просто появившись во Франции, я рискую всем. Дашку я спрятал, до неё им не добраться, а что касается меня… Сам понимаешь, с моей биографией в Европе невозможно укрыться. Каждая собака знает. А других людей под рукой нет. Да и были бы — времени слишком мало. Не успеть.

— Я подумаю, — ответил я осторожно. — Слишком уж всё запутанно. Рихо Эвер в таких ситуациях обычно говорит, что эти чёртовы русские способны даже палку запутать в узел.

— Да уж, — Стрекалов грузно откинулся на спинку дивана, — юморист хренов. Кстати, привет тебе от него. Я с ним сегодня разговаривал.

— Да? И как он?

Рихо успел крепко допечь меня всего за одни сутки своей неуёмной опекой, обильно приправленной дурацкими шуточками. В ближайшие полгода я планировал воздерживаться от встреч с ехидным эстонцем и мало интересовался подробностями их бесед со Стрекаловым.

— Уже лучше, — ответил Стрекалов. — Врачи говорят, что только с правой ногой потом будут проблемы. Легко отделался.

— Какие врачи? — не понял я. — От чего отделался?

Стрекалов с недоумением взглянул на меня, словно не понимая, о чём я говорю. Потом осторожно спросил:

— Ты серьёзно? Ничего не знаешь?

— Да не знаю я ничего, — я почти кричал, — что случилось?!

— Ну конечно! — Стрекалов едва не хлопнул себя по лбу. — Чёрт, как я мог забыть… Ты по-прежнему не читаешь газет?

— Что с Рихо? — Мне хотелось как следует встряхнуть его, чтобы он, наконец, сказал хоть что-нибудь!

— Жив. Обе ноги прострелены, в правой повреждена кость. Ночью, в воскресенье, их обстреляли. В порту, когда они уже подъезжали к яхте. Две машины из трёх сгорели. Погибли шесть человек.

Я молчал, изо всех сил сдерживая рвущийся с губ вопрос… Боялся услышать то, о чём уже почти догадался. Стрекалов обязательно сказал бы, если…

— Да, — он понял, о чём я хочу спросить. — Среди них — Дмитриев.

Глава седьмая

Стремительно набирая скорость, перед самым носом у тёмно-синего «Ситроена» я перестроился в левый ряд и, прижимая «Порше» к тротуару, резко остановился. Видимых причин для подобного хамства не было, просто в какой-то момент я вдруг чётко осознал, что ехать дальше не могу. Нет сил. Лучше остановиться, пока ещё не поздно. Чуть притормозив и азартно жестикулируя, сидевший за рулём «Ситроена» молодой человек в красочных выражениях высказал всё, что он думает о моих манерах. Молча пожав плечами, я отвернулся. «Ситроен» рывком сорвался с места, унося обиженного француза прочь по бульвару Бомарше. Закурив, я выбрался из машины, дошёл до автобусной остановки и присел на пластиковую скамейку, не обращая внимания на снующих мимо меня людей.

Дмитриев погиб. Это известие обрушилось на меня, словно бетонная плита, раздавив, расплющив сознание. Мы никогда не были с ним друзьями. Мы не общались семьями, не ходили вместе в баню, не пили водку из одного стакана и не делились самым сокровенным, но — вдруг его не стало, и я отчётливо понял, что вместе с ним ушла какая-то часть меня. Что-то изменилось в душе, треснуло, надломилось… Но — что? Нас всё разъединяло с этим человеком, всё было разным — возраст, жизненный опыт, привычки, характеры — всё, от самого начала и до самого конца! Он был русским до мозга костей, а я? Не русский, не француз, не японец — никто, «безродный космополит». У Дмитриева осталась семья, жена, трое детей — у меня не было никого, кроме отца, которого я любил, но странною любовью… Виталий Борисович был профессионалом — я любителем; он служил — я развлекался; Дмитриев работал, для того чтобы жить, а я просто жил. Всё, всё было разным, и казалось, ничто нас не объединяет, но — Весёлые Боги, отчего же мне тогда так больно?! Выкинув окурок, я зажег новую сигарету. Напиться? Глупо, бессмысленно, я знал, что станет только хуже. Пить нужно в радости, всё остальное — от лукавого. Медленно поднявшись, я побрёл по бульвару, даже не понимая толком, куда я иду, зачем? Когда в часах ломается маленький винтик, часы перестают быть часами. Человек — более надёжная конструкция, но ему нужно время, чтобы вновь обрести себя после поломки. Время и дело.