Три романа о любви - Марк Криницкий

Колышко покраснел. Его бесило хамство сотрудников. Почему Василий Сергеевич не проводил ее в приемную? Он с молчаливым упреком поцеловал у нее руку. Пальцы были влажны и холодны, как льдинки, и дрожали.

— Я не имел возможности вам отослать, — сказал он, — забывши ваш адрес.

— Проезд Никитского бульвара, дом два, — сказал нахально Василий Сергеевич.

Обиженный невниманием патрона, он готовился сказать какую-нибудь дерзость. Колышко поспешно увел Веру Николаевну в кабинет.

— Ради бога, не гневайтесь, — попросила она.

Он гремел ключами у ящика письменного стола и холодно сказал:

— Пожалуйста. Я к вашим услугам.

И то, что ее вчерашнее посещение перестало быть тайной, и то, что он слишком очевидно солгал, говоря, что не помнит ее адреса, сейчас только бесило его. Неужели можно настолько себя не уважать? Сидеть в обществе хихикающих чертежников, подвергать себя издевательствам старика-пьянчужки! Сердито и нетерпеливо передергивая плечами, он, впрочем, чувствовал наступление припадка жалости. В этих случаях надо действовать решительно. Но в чувство жалости вплеталась глупая мужская гордость: он никогда не думал, что может вызвать к себе такое страстное влечение!

С легким поклоном он подал ей перчатку, рассматривая кончики лаковых ботинок Веры Николаевны. Она сидела на диване. Он молча сел против нее.

— Вы сегодня много работали? — спросила она.

— Как всегда.

Это было грубо так отвечать. Тем более, что он чувствовал себя ее должником. Она хотела сделаться необходимой для него. Но ей не были нужны ни его искусство, ни его труд. Все это было побочное. В конечном результате — льстивое и даже не особенно тонкое притворство. Ей был нужен только он сам…

Раздражаясь, он думал: «Я воспользовался ее советом. Это вышло случайно. Я ей благодарен. Но это же не имеет отношения».

— Я люблю ваш кабинет, — сказала она. — В нем хорошо пахнет фантазией… Ну!

Она встала с дивана. Звонко стукнули ее каблучки.

— Вы мне простите мою бестактность?

Это уже была прежняя, немного чопорная и знающая себе цену светская женщина. Она даже позволяла себе немного забавляться его смущением. Небрежно протянутая рука, и, стуча каблучками, она направилась к двери.

— Какая чудная дверь, — сказала она, — за нею чувствуешь себя точно затворенною от всего мира.

Через мгновение она ушла. От нее остался в передней легкий аромат ее тусклых, немного неприятных духов, тихое «до свиданья» (она определенно надеялась увидеть его опять) и раздражавший его блеск ее глаз.

«Она считает нас всех здесь стоящими на слишком низкой ступени, чтобы чувствовать себя скомпрометированной», — наконец решил он и, нарочно громко позвав Гавриила, приказал:

— Этой дамы больше ни под каким видом не принимать. Ты понял?

…В густые сумерки его, задремавшего на диване, разбудил телефон. Он сначала не хотел подойти. Но потом с нежностью подумал, что это может быть Сусанночка.

Действительно, это была она. Она ему сказала:

— Поздравь меня, я исповедовалась. Теперь я без грехов. Я так искренно каялась во всех моих ошибках и заблуждениях. Я даже плакала сегодня на исповеди. Мне хотелось быть чистой-чистой, как только что выстиранное и выглаженное белье.

Она засмеялась.

— И у меня сейчас невыразимо блаженное настроение. Нагрешить я еще не успела и изо всех сил стараюсь быть доброй и гоню даже дурные мысли. Распорола кремовое платье и сейчас буду стучать на машинке: стук! стук! стук! Это самое верное средство, чтобы не согрешить. Зинка тоже заперлась у себя в комнате. Она злючка (тьфу! тьфу! тьфу! — вот уже и согрешила), но это же правда: если бы она не заперлась, она бы уже успела тысячу раз со всеми перессориться. Нет, я лучше сяду поскорее за шитье. Ау, Нил!

— Ау! — сказал он весело.

Ее наивная, несложная душа освежающе коснулась его чувств. Он положил трубку.

Потом вспомнил, что надо завтра с утра послать ей цветы, позвонил в садоводство и заказал корзину ландышей.

X

На другой день, около полудня, он заехал к Сусанночке. Обе сестры принимали поздравления.

— Мы с Зинкой уже поругались, — громко крикнула Сусанночка. — Завтра Биорги празднуют серебряную свадьбу, и мы не знаем, что им подарить. Зинка хочет подарить портрет Бетховена в хорошей раме, и выйдет, что Бетховен празднует свою серебряную свадьбу. Неправда ли, это чепуха?

Зина равнодушно курила, глядя неподвижными глазами на Колышко. Она была умна, некрасива и презирала, хотя любила, сестру…

— Отчего же, это недурно, — сказал Колышко.

Сусанночка надулась и замолчала. Но ей все-таки хотелось сказать, что бы она подарила Биоргам.

— По-моему, надо подарить очень хороший чайный сервиз. Какой-нибудь особенный, парадный, чтобы его можно было подавать раз в год по торжественным дням.

Зина вынула папиросу из крупных зубов, которыми она ее прикусывала, и коротко и оглушительно захохотала.

— Постыдилась бы курить сейчас же после причастия, — сказала ей Сусанночка.

На минутку заехала мадам Биорг. Она звучно расцеловалась с сестрами и заговорила низким басовым голосом, похожим на звуки большой оркестровой трубы. Говорила она немного в нос, и голос ее отдавался по всему дому.

— Ах, дети мои, — говорила она, — нет никакого особенного счастья дожить до серебряной свадьбы. Во-первых, это уже верный диплом на звание старухи. Во-вторых, невольно оглядываешься на прожитую жизнь. Правда, я не могу особенно пожаловаться на Матвея: он мне не изменял, не кутил, не пьянствовал, в карты играл по маленькой, вообще был благоразумен, и это было немного скучно. Вообще, жизнь, что называется, незаметно проскочила. У других были драмы, трагедии, разводы, разъезды, а у нас постройка молочной фермы, покупка и продажа двух имений, образцовое пчеловодство…

Она громко хохотала на весь дом, точно била в барабан.

— Странно, а что же нужно еще? — искренно удивилась Сусанночка.

Она с таким недоумением и даже испугом подняла брови, что Зина и мадам Биорг засмеялись враз. Лицо Сусанночки сделалось розовым от обиды. Мадам Биорг спохватилась.

— A propos[12], дети мои, — сказала она, — завтра у нас никаких приглашений не будет. Свой интимный круг. Ну конечно, вас троих я не считаю за посторонних. Ах, эта ужасная мадам Симсон!

Она лукаво прищурилась на Колышко.

— От нее нет никакой возможности избавиться.

Сусанночка перехватила взгляд.

— При чем здесь Нил? — спросила она.

Мадам Биорг хохотала.

— Почем я знаю? Она всюду появляется, как бледная тень, где бывает архитектор Колышко. На всех закладках и освящениях зданий. Говорят, она заказала Нилу Григорьевичу проект какой-то необыкновенной виллы.

— Ничего подобного, — сказал тот.

— Ты с ней знаком? — спросила Сусанночка.

— Да, немного.

Он конфузился.

— Что это значит, Нил? Но ты мне все потом расскажешь подробно.

— Я могу рассказать и сейчас, — сказал он. — Просто меня преследует эта госпожа. Является ко мне на квартиру.

— Зачем, Нил?

Он затруднялся, как сказать.

— Как будто у нее действительно какие-то архитектурные проекты.

— Как будто! — грубо сказала Сусанночка. — Я прошу больше ее не принимать.

Все три женщины внимательно изучали его лицо. Он терялся больше и больше.

Сусанночка сказала мадам Биорг:

— Если эта особа заявится завтра к вам, то я уйду.

— Но, моя милая, не могу же я ее насильно выгнать.

— Вы можете ее не принимать.

— Вы разве не знаете, что Матвей еще со смерти ее отца управляет ее имениями? Кстати, — продолжала она, обращаясь к Колышко, — мы уже почти обставили наш деревенский дом. Ах, я вам так благодарна за то, что вы сделали большое окно на озеро. Сейчас еще лед, но уже кое-где сделались черные полыньи. Это будет очаровательный вид, когда все стает. Мы скоро туда поедем на один день.

— Возьмите меня с собой, — попросила Сусанночка.

— Ну, конечно, дорогая. Ведь и Нила Григорьевича мы просим.

Он дал согласие наклонением головы и встал, прощаясь. Ему хотелось под каким-нибудь предлогом не быть завтра у Биоргов, раз там будет Вера Николаевна.

— Я заранее извиняюсь, — сказал он, — если не попаду завтра на ваше семейное торжество. Прошу передать мое поздравление Матвею Осиповичу.

— Это — бегство, — сказала Зина, равнодушно глядя перед собой.

Сусанночка некрасиво побледнела.

— Я требую, чтобы ты был, — сказала она, — я тоже хочу ее видеть.

— Хорошо, — сказал он, прощаясь.

Уходя, уже в передней, он поймал себя на странном любопытстве увидеть завтра Веру Николаевну.

«Неужели я так тщеславен?» — подумал он.

Эта женщина из-за него явно себя компрометировала. Она была не похожа на психопатку. Она просто и уверенно шла к своей цели. Может быть, она думала обезоружить его своею покорностью? Правда, она не слишком уважала его и в этом была ее главная ошибка. Ей не следовало задевать его самолюбия.