Три романа о любви - Марк Криницкий

— Прощайте, — сказала она и медленно пошла к двери.

Он двинулся за нею, стараясь негромко ступать.

«Это — сумасшествие!» — терзался он, страдая за нее.

Даже если бы роль случайного любовника и не казалась ему унизительной, все равно он не изменил бы Сусанночке. Ядвига совершенно другое дело. Однако она была ему не совсем неприятна. Было гадко себя на этом поймать. Эта воспитанная во всяком случае, незаурядная женщина из высшей, чем он сам, среды только что целовала ему руку. Он морщился, стараясь прогнать с лицевых мускулов глупое выражение самодовольства. Неужели на самом деле он так ничтожен?

В передней его поразило особенное сияние ее глаз. Странно, но она нисколько не казалась смущенной. Смущен был он. Губы ее, как всегда, были сжаты. Она медленно натянула на острый носик вуаль.

— Вы будете любезны дать мне пальто, — напомнила она ему.

В ее движениях была усталость.

Гавриил прятался. Он считал ее за женщину легкого поведения и не хотел своим присутствием компрометировать барина.

Колышко сам помог ей одеться. Простившись наклоном головы, она вышла.

Он вернулся в кабинет, чувствуя неприятный жар в лице. Проклятая привычка стесняться самого себя! Он пожимал плечами, вспоминая о странном визите. Конечно, она рассчитывала на большее. Теперь она больше не придет.

Раздражение перешло в злобу. Что это, как не элементарно-хищное вторжение в его жизнь? По какому праву? Он не позволит себя третировать.

Он крикнул Гавриила.

— Этой дамы больше не принимать.

Гавриил сказал весело:

— Слушаю.

Своим здоровым чутьем он не одобрял всей этой авантюры. Конечно, к черту! Гавриил поднял валявшееся на полу седло. В одной руке он держал стек, помахивая им.

— Она приказала доложить, я и доложил, — сказал он, растянув рот в усмешку. — Разве я мог не доложить?

Колышко вспомнилось, как она так же держала стек. У нее было при этом немного удивленное лицо, точно у маленькой девочки, которая в первый раз увидела такую странную вещь. Вообще в этой женщине много неожиданного.

— Странно, странно, — сказал он вслух, раздраженно ероша волосы.

VI

К Ядвиге в этот вечер он не поехал. Разбилось настроение. Вместо этого он часа два простоял перед растянутой калькой нового проекта на петроградский конкурс.

И здесь, как и во всех других работах, чересчур пахло академизмом. Она была немного права: он себя засушил. И сушит, сушит.

Не удовлетворявший его чертеж просвечивал сквозь кальку, напоминая, что еще не поздно. Он взял карандаш и сигару. Странный день неожиданно закончился приступом рабочего настроения.

Сначала он сделал только карандашные пометки на кальке, рассчитывая, что ее можно сменить. Потом начал исправлять сплошь. Действительно, он помешался на витых колоннах. Это было ясно. Русский стиль он переплел с древнехристианским. С одной стороны — Василий Блаженный, с другой — так называемая римская базилика Св. Петра[9] «за городскими стенами». Он опять получит только вторую премию, потому что первая достанется, как всегда, проекту более смелому и оригинальному. Да, когда-то еще студентом он чувствовал в себе способность отдаваться творческому порыву. Его окончательно испортили частные заказы.

Исчертив кальку, он оставил ее, неудовлетворенный, и перешел к письменному столику. Здесь он разложил свежий лист и начал набрасывать, ломая карандаш за карандашом, совершенно новый проект. Стиль, несомненно древнехристианский, он искусно спрячет в легких простых колоннах и системе куполов, как в соборе Петра Это — неизбежно. В остальном он пойдет своим путем.

Какой странный случай! Если бы не этот шальной визит… Впрочем, может быть, он сделал ошибку? Он подошел к чертежному столу и грубо сорвал изрисованную кальку.

— Гавриил! — крикнул он, нажав кнопку. — Чинить карандаши!

Вошел заспанный Гавриил и унес поломанные карандаши с собой. Колышко взглянул на часы: было уже половина третьего. Но ему не хотелось спать. Старый проект смотрел на него скучной тяжеловесной грудой. Он пришел в отчаяние. Ему показалось на момент, что он сходит с ума. Это от переутомления.

Постарался взять себя в руки и стал детально разбирать карандашный рисунок. Сегодняшний оригинальный визит — не более как счастливый случай. Он должен был рано или поздно заметить сам внутреннее убожество замысла. Потерянный труд!

Он качал головой. Его руки чуть коснулся откатившийся карандаш из кучки, принесенной Гавриилом.

— Можешь спать, — приказал он ему.

Дверь закрылась. Опять он зашагал вдоль стола в одиночестве.

Или отказаться вовсе от конкурса?

Охватила усталость. Увидел на диване седло и выбросил его вместе со стеком за дверь.

Долго лежал и курил. Думал о том, что в его жизни нет близкого, чуткого человека. Представлял себе Сусанночку. В чем изменится его жизнь, когда он женится на ней? В его спальне прибавится еще одна кровать и ее гардероб. В коридорчике сундуки. И даже квартиру не надо будет менять. Гавриил будет ухаживать за ее горничной. В спальне будет пахнуть духами ландыш. Это ее любимые духи. Дешевые и неизящные. Вспомнились духи Веры Николаевны. Он спустил ноги с дивана и вновь вернулся мыслью к проекту.

Несомненно, он его переделает. Больше мужества! Да, и он должен признаться себе честно, что обязан этим только Вере Николаевне. Вернее — ее тонкому вкусу. Она, конечно, уронила свое замечание невзначай.

Но и это было не так. Несомненно, она любит его. Она сделала это намеренно. В ее глазах столько тревоги и заботы. Она странная женщина. Почему она подошла к нему так оскорбительно просто, если любит, если действительно он что-то значит для нее? Как странно все же…

Но эта мысль его пугала. Он должен остаться верным Сусанночке. Даже в мыслях. Случайный женский чувственный порыв, несколько оброненных верных замечаний. За второе он ей признателен, за первое нет.

Он снова погрузился в чертеж. Окружил себя оригиналами.

Только когда пожелтел свет электрической лампы, он почувствовал, что наступил день.

В уверенных новых контурах перед ним на столе громоздился новый, почти детальный набросок конкурсного проекта. Он с трудом разогнул спину. Сердце колотилось неровно. Под глазами выступил пот.

Не раздеваясь, он заснул тут же, на диване, с папиросой в скрюченных пальцах, испытывая давно уже не пережитое блаженство настоящего творчества.

VII

Его разбудил Гавриил. Пришел с постройки казенный десятник Петр Трофимович.

Колышко с трудом вспомнил, что произошло. Гавриил принимался будить его несколько раз. Грузное его тело разомлело.

Вдруг его разбудила острая мысль: «Проект».

Он сразу поднялся. Обрадовало сознание, что совершил самый трудный шаг. Василий Сергеевич будет поражен.

— Умываться мне, — заревел он, сладко зевая на Гавриила.

На столах был беспорядок. Но все это было уже позади. Конкурсный проект будет переделан заново. Всего какая-нибудь неделя, и можно будет переводить на кальку.

Он блаженно потягивался, чувствуя, как возвращается дневная бодрость.

В передней его встретил с поклоном Петр Трофимович:

— Работали всю ночь?

Он уважал Колышко.

— Хлеба даром не едим, — ответил Колышко и расспросил его вчерне о постройке.

Немного кружилась голова. Не набрал ли он работы свыше сил? Уже два года, как он собирается вырваться куда-нибудь поехать, отдохнуть. Хотя бы на две недели на взморье. Поденщик и раб.

Но над всеми мыслями и заботами радостно пульсировало в висках и груди: «Проект! Проект!»

Он весело подмигнул Петру Трофимовичу.

Тот сказал улыбаясь:

— Да-с.

Освеженный, он вернулся в кабинет.

Здесь у чертежного стола с грубо сорванной калькой стоял Василий Сергеевич, воздев руки в коленкоровых нарукавниках. Лицо его выражало ужас.

— Да вы с ума сошли, мое сокровище! — сказал он. — Это, значит, я даром переводил вам на кальку орнаменты портала? Поздравляю вас со светлым праздником. Ищите себе в таком случае какого-нибудь мальчишку!

Он побагровел. Колышко сорвал со стола карандашный набросок нового проекта. Но тот не хотел даже посмотреть.

— Какое мне дело?

Он махнул рукой с пенсне.

— Какого черта! Вы не спите по ночам, а потом гоняете меня на экспертизу. Я буду требовать с вас прогонных. Я вчера вынужден был обедать на постоялом дворе при станции. Покорнейше вас благодарю.

Колышко продолжал держать перед ним набросок, улыбаясь.

— Что такое? — сказал старик. — Не хочу смотреть.

Вдруг что-то привлекло его внимание. Он вскинул пенсне.

— Чепуха! — сказал он. — Ни на что не похоже.

Колышко смеялся.

— Конечно, чепуха! — кричал Василий Сергеевич, щелкая пальцами по бумаге и брызжа слюной. — Неизвестно куда и зачем… Это что означает?