Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

Шамотульский, нимало не испугавшийся, шел за ним. Князь Болеслав сидел еще за столом, когда войт доложил ему о новоприбывшем и советовал постараться привлечь его на свою сторону. За ним вошел и Винцент с такой самоуверенной и горделивой осанкой, как будто ему и дела не было до нового пана.

Силезец принял его очень приветливо.

— Вижу, что вы еще не знаете, что я прибыл сюда, избранный волею всего народа? Краков и Сандомир сдались мне добровольно. Я не просил об этом и никому себя не навязывал — они сами пришли с просьбой освободить их от тяжелой власти Владислава.

— Я действительно не знал этого, — отвечал Шамотульский. — Но я боюсь, что ваша милость была введена в заблуждение. Возможно, что немецкие мещане, которые сидят здесь на чужой земле, — призывали нового князя, но что касается шляхты и рыцарства, которое осталось верным своему князю, — я этому не верю.

— Но мне ручались за шляхту!

— Да ведь они сами ничего не знают, — отвечал Шамотульский. — Взять город, когда изменники откроют ворота, — не так трудно, но город — это еще не вся земля.

Войт, бледный от гнева, стоял за ним; князь обернулся к нему.

— Говорите же! — крикнул он.

Альберт запнулся сначала, но потом отвечал коротко:

— Краковская и сандомирская шляхта на нашей стороне и идет с нами.

— Но кто же именно? — спросил Шамотульский.

Растерявшийся войт вместо ответа начал бормотать:

— Это все выяснится. Всем нам надоел князь Владислав, надоели войны, и налоги, и грабежи по большим дорогам.

Шамотульский искоса взглянул на него и обратился к князю.

— Ваша милость, — сказал он, — поверили каким-то обещаниям; но войти сюда было легче, чем удержаться здесь. Князь Владислав скоро подойдет с большим войском, а к нему присоединится и шляхта.

— Не присоединится! — гневно возразил войт.

— Вы не можете ручаться за шляхту, — отвечал Шамотульский, — ваши городские интересы и наши шляхетские не одни и те же. Вы здесь гости, а мы тут свои.

Слушал князь и хмурился.

Винцент из Шамотул держался таким магнатом, говорил с такой уверенностью в себе, что Силезец и не подумал задержать его. Альберт шептал ему, что его не надо выпускать, потому что, вернувшись в Познань, он всех там поднимет, но Силезец не хотел возбуждать против себя шляхту, и отпустил его с миром.

После этой короткой беседы Винцент сел на коня и, присоединившись к своему отряду, не задерживаясь и часу в городе, тотчас же выехал за ворота.

Все, что он говорил, глубоко запало в душу Болеслава; он только теперь увидел ясно, что позволил обмануть себя приятными речами. Но еще сильнее, чем сам князь, были раздражены начальники воинских отрядов, которые шли в поход, как на веселую прогулку, совершенно не ожидая войны, и вдруг наткнулись на сопротивление, грозящее закончиться войной. Все были недовольны Альбертом и гнев свой вымещали на городе и на мещанах, отплачивая им за перенесенное ими разочарование.

Между тем в замке готовились к упорной обороне. Это замечали и силезцы, стоявшие на страже у крепостных валов, а князь Болеслав не решался внять увещеваниям и начать осаду замка.

VIII

Прошло несколько месяцев с того времени, как силезцы изменнически завладели Краковом, а дела их были все в том же положении. Город кормил их, замок по-прежнему не сдавался, шляхты нигде не было видно, а страна, по-видимому, вовсе не считала себя завоеванной.

Князь Болеслав находился со своим двором в доме войта, ел и пил и ни в чем не терпел недостатка, но на душе у него было неспокойно. Город должен был оплачивать все расходы на его войско, со всех тянули деньги, и не видно было конца этому.

Радость немцев при его вступлении в Краков сменялась все растущим беспокойством, и только небольшая горсточка приспешников войта по-прежнему льстила ему и была на его стороне. Альберт, однако, замечал вокруг себя угрюмые лица молчаливых и озабоченных людей.

Князь Опольский соскучился ждать без надежды добиться своей цели. Обещанное войтом посольство от рыцарства не показывалось. Войт, когда его об этом спрашивали, обещал со дня на день, а потом собрал из окрестностей нескольких перепуганных бедняков, подговорил их и послал к князю: они кланялись и что-то бормотали, торопясь поскорее покончить с навязанной им ролью и уехать.

Все усилия были направлены к тому, чтобы взять замок, но князь Болеслав так и не мог решиться употребить силу.

Он все время твердил, что приехал сюда избранный народною волею, и потому сам не будет ничего добиваться.

Войт надеялся, что голод принудит Вавель сдаться.

У Шелюты, где собирался разный народ, ходили слухи, передаваемые шепотом и с большой осторожностью, что многие горожане, преданные Локотку, видя, что Силезец колеблется и теряет власть, по ночам доставляли в замок съестные припасы.

Евреи также помогали осажденным.

Когда прошла первая тревога, и все ограничилось перебранкой у ворот, в замке вздохнули свободнее.

Княгиня была уверена, что муж не оставит ее и не отдаст столицы Силезцу.

Даже войт за последнее время потерял свою самонадеянность и жаловался на то, что шляхта обманула его. В действительности он ни от кого не получал никаких обещаний, но сам он был уверен, что как только Силезец займет Кравов, все придут поклониться ему.

Приближенные войта ездили по усадьбам, заезжали к его брату и родным, были и в Сандомире, стараясь привлечь к себе шляхту, но никто не хотел помогать им.

Страх перед местью Локотка начинал проникать в сердца. В Сандомире мещане, поддавшись уговорам Альберта, вели себя так же, как краковские мещане, но и там замок не сдавался. В Сонче, напротив того, все вооружились, город остался верным своему князю и готовился к обороне против немцев.

Князь Болеслав уже соскучился по своему Ополю и хотел уезжать, так что перепуганный Альберт на коленях умолил его остаться.

Вавель был окружен войском со всех сторон, и был строгий приказ никого не впускать ни в него, ни обратно. Однако войту доносили, что несмотря на все меры в замок доставляли припасы. Силезцев подпаивали там, где надо было, и они ничего не слышали. По мере того как длилась осада, люди, измученные своими обязанностями караульных, становились более небрежными, и бдительность их ослабевала.

Смелый Мартик каким-то образом прокрадывался к Муше, на Околе заходил к знакомым, дурачил силезцев, и в этом искусно помогал ему вылечившийся Гамрот.

Однажды ночью он даже отважился пробраться на Мясницкую улицу к Павлу и с