Драконий Катарсис. Изъятый - Василий Тарасенко

Вспоминая тот ужас, я забралась поглубже под мохнатое одеяло и прижалась к Террору. Моркот что-то буркнул во сне и благополучно залез на меня, не открывая глаз. Наше тепло так сладко убаюкивало Повелителя… Стараясь даже пореже дышать, я продолжала вспоминать. Огненный кошмар, похитивший хозяина прямо из пиршественного зала эльфов, не забудется никогда. Мысли скакнули к тому дереву, на котором я в тот день решила понежиться, скрывшись от всех в момент особенно острого приступа своих чувств к Террору, не выдавать которые было все тяжелее и тяжелее с каждым днем. Обвив хвостом толстую ветку, я привалилась спиной к шершавому стволу и предалась мрачным мыслям. Помню, тогда вновь нахлынули переживания о моем рабстве и безысходности положения. Кто я, а кто он?! До боли в груди хотелось касаться этого моркота. Тянуло к Террору так сильно, словно без него и жизни не будет. Тяжко было сознавать, что нам никогда не прикоснуться друг к другу на равных. Условия моего рабства предполагали оказание и постельных утех, но только по приказу хозяина. К чести моркота, он пока еще не воспользовался привилегией. Словно ему даже в голову не приходило приказать мне разделить с ним ложе. Но в моменты близости, как в ту ночь у костра, когда он прижимал меня к себе, накатывало что-то теплое, мягкое и тянущее в груди. Я отдавала себе отчет, что если он все-таки прикажет — лягу без единого слова протеста. Так хотелось ощутить моркота одним целым с собой. То, что я полукровка, как раз и позволяло мне быть постельной служанкой. В отличие от многих других нагайн, которые не могут менять форму, я в любой момент способна стать двуногой со всеми причитающимися особенностями. В тот день я предавалась лихорадочным тяжким мечтам, когда заметила, что именно под моим деревом уселся Террор, размышляя о чем-то своем. Потом были падение, его теплые руки на моей талии и долгожданный поцелуй, в котором сгорели все сомнения. Я была ему нужна, и этого хватило для того, чтобы обрести ноги.

Я невесомо провела пальцами по щеке спящего моркота, все еще не очень понимая, как получилось, что последние дни мы так сладко не высыпаемся. Мало, катастрофически мало нам ночных часов между днями его дел и обязанностей. Был за всем этим и мрачный червячок сомнений, не дававший покоя даже сейчас. Рабского положения одной нагайны никто не отменял. И каждую минуту, каждый час я с дрожью ждала равнодушных слов, отталкивающих нас друг от друга. Конечно, Террор не раз говорил мне, что любит, но почему тогда продолжает держать рабыней? Почему не даст свободы? Это в его силах. Но он этого не делает.

Мрачные мысли заставили расплыться утренний сумрак. Это больно — сознавать, что за словами нет ничего. Террор вновь пошевелился, сполз с меня, приоткрыл сонные равнодушные глаза и пробормотал:

— Пить принеси.

Я вздрогнула, сглотнула холодный комок в горле, вылезла из-под одеяла и подошла к столику, на котором стояли кувшин с морсом и стеклянный бокал. Янтарная жидкость плеснула, разбиваясь о стенки сосуда. Вот так оно и есть. Мечтай, не мечтай — все равно ничто не изменится. Разменная я змейка, ничего больше. Подай, принеси, не мешай… И постель. Как надолго? Я вздохнула, ощущая в сердце пустоту. Террор принял бокал из моих рук, жадно выпил морс и завалился дремать дальше, пробурчав:

— Прогуляйся, что ли.

Утро окончательно потускнело. Отсылает вон. Что ж, значит, так тому и быть. Я прикрыла глаза, стягивая к себе астральные нити. Через миг вместо ног шевельнулся чешуйчатый хвост. Привыкла ползать, вот и незачем бегать. Криво усмехнувшись самой себе в зеркале, я взялась за ручку двери, потянула створку на себя и…

Черный туман облаками холода скользнул в комнату, клубясь странным глухим шепотом:

— Осыпаются травы, пустыня ликует… И живым нету славы, слуги смерти пируют… На песке отраженье нашей жизни блестит… На душе пораженье нашей страсти хрипит…

Пронзительный холод сковал тело, соскребая кожу с плоти. Я не могла пошевелиться, лишь смотрела, как из пор на коже проступили капельки крови и медленно заскользили вниз. В сердце дрогнуло узнавание. Фамильный шепот Забвения. Наше родовое заклятие. Но как? И почему? Моя семья решила, что мне пора умереть? Глухой к жизни покой начал растекаться по жилам. Где-то за спиной кто-то равнодушно сказал:

— Ну вот, приплыли.

Горячая синева прозрачными крыльями накрыла меня, отсекая черный туман. Клочья марева натужно попытались пробиться сквозь барьер, а затем бессильно развеялись. Отпустив ручку на двери, я свалилась на пол. Надо мной показался Террор. Его черные глаза моргнули раз, другой, после чего моркот вдруг выругался и крикнул:

— Стража! Лекаря!

Я могла бы вздрогнуть, но сил не было шевелиться. Родовое заклятие нашей семьи до сего дня никому не оставляло шансов на выживание. Не узнать этой силы я не могла. Но и синее пламя, впитанное Террором в тот день, когда огры попытались отдать моего Повелителя божественному огню, оказалось не слабее.

Заклятие из фамильной книги моего рода отступило, оставив в душе терпкий осадок предательства. Отдать саму себя ради семьи и получить взамен такое послание — не об этом я мечтала, взваливая на собственные плечи государственное рабство. Черная обида и растерянность заполнили сознание. Тонкий след благодарности господину затерялся среди бурунов злости. Я почувствовала, как к щекам прилила кровь. Охвативший меня трепет помог вернуть ноги и подняться с пола. Тонкие сильные руки Террора подхватили и перенесли на нашу постель. Вскоре в покои ворвался дворцовый маг-лекарь. А Террор тут же ушел. Из меня словно вытащили стержень. Как же все это надоело. Стараешься, живешь, трепыхаешься, надеясь на хоть что-то ответное от окружающих. И ничего, лишь стена глухая. Равнодушие Террора поразило в самое сердце. Неужели ему действительно все равно, что со мной случилось? После всех теплых слов? После тех ярких слияний? Верить в то, что он ничем не лучше других, не хотелось. Словно осколок камня перекрыл дыхание. Не хочу больше ничего…

Лекарь, хлопотавший надо мной, встревоженно охнул и сунул под нос склянку с вонючим снадобьем. Удар смрадного запаха в нос заставил встряхнуться и отбросить на время сожаления о собственной проваленной жизни. Если моя семья решилась на такое, то и я теперь имею право высказать им все, что думаю о диких выходках и планах дорогих родственников. Взяв себя в руки и позволив равнодушному спокойствию овладеть всем моим существом, я села на постели и сказала, глядя в глаза магу:

— Я в порядке, господин лекарь.

Тот с сомнением покачал головой и проворчал в ответ:

— Сомневаюсь, но дело ваше, госпожа.