Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

указать и на исполнителей такого приказания. Вместе с тем

старшины обвиняли гетмана в высокомерном обхождении со

старшинами, полковниками и знатными духовными и светскими людьми, в

алчности, самоуправстве, нерасположении к московскому

правительству и к великороссийским людям, - в скрытном намерении

образовать из Малой России отдельное владение: последнее очень

странно доказывалось тем, что Самойлович не захотел ни за кого

ни из малороссиян, ни из великороссиян отдавать своей меньшой

дочери в замужество, а пригласил для нее из-за рубежа князя Юрия

Четвертинского. Разом доносчики обвиняли и сыновей гетмана в

таких же пороках, какими отличался их родитель. Донос этот, в

форме челобитной, был составлен наскоро и чрезвычайно

неосмотрительно. В нем, между прочим, сообщалось, что однажды гетман

был на обеде у генерального обозного Борковского, куда

приглашены были московских войск полковники. Козацкий полковник

Гамалея, заспоривши с великороссийским полковником Борисовым, сказал: <что ты меня, полковник, порекаешь! не саблею нас взяли!>

Гетман, слышавши это, рассмеялся, не сделал Гамалею никакого

замечания, и - должно думать - в уме своем похвалил его за эти

речи. Таким образом, в доносе на гетмана обвинялся Гамалея, как

его единомышленник, между тем имя тош же Гамалея стоит в числе

подписавших этот донос.

Боярину Голицыну, давно уже недоброжелательствовавшему к

гетману, был на руку такой донос, и он отправил его с гонцом

в Москву, а гетману не подал ни малейшего вида.

Войска, следуя обычным путем, 11-го июля достигли до реки

Орели и там остановились на несколько дней. 12-го числа приехал

толмач из Крыма с письмом к Голицыну от салтана Нуреддина, который изъявлял удивление, что мир нарушен без всяких причин, и русские войска предприняли поход на Крым. Вслед затем из

Москвы прибыл думный дьяк Шакловитый, тогдашний приближенный

царевны Софии. Он привез боярину Голицыну похвалы за его

подвиги, а гетману вопрос: зачем он приказал жечь траву на степи?

Гетман отвечал, что никому не давал такого приказа. Тогда уже мог

уразуметь гетман, что ему устраивают западню; однако, скрывая

401

внутреннюю душевную тревогу, он по поводу прибытия думного

дьяка устроил пир и пригласил знатнейших военачальников. Во

время провозглашения царского здоровья палили из пушек, а по

окончании пира все участвовавшие в нем дарили гетмана по

тогдашнему обычаю. Между тем донос был уже послан, пропасть под

гетманом вырыта.

15-го июля двинулись войска далее; 21-го июля достигли реки

Коломака, перешли ее и расположились на возвышенном берегу

этой реки двумя лагерями: в одном на правой стороне были бояре: Алексей Семенович Шейн и князь Владимир Дмитриевич

Долгоруков, в другом, на левой стороне -. гетман и князь Константин

Осипович Щербатов; расстояние от одного лагеря до другого было

около трех верст. ‘На другой день гетман угощал у себя польского

резидента, прибывшего к войску, и не знал, что беда уже висела

у него над шеею…

В этот самый день прискакал из Москвы гонец с ответным

указом на отписку боярина о доносе, поданном старшинами на

гетмана. Князю Голицыну указывалось арестовать гетмана, сообразно желаниям старшин отрешить его от гетманского уряда и

послать в великороссийские города, Назначив ему пребывание по

своему усмотрению, а затем устроить выбор нового гетмана.

Боярин Голицын, получивши такой указ, позвал к себе

великороссийских полковников, находившихся в лагере гетмана, и

сказал им:

<Окружите ставку гетмана вашими полками, так чтоб ни к нему

никто не мог придти, ни от него выйти, и скажите старшинам, чтоб

они гетмана доставили сюда ко мне. Сделайте только это без шума, а то козаки, народ пьяный и буйный, как бы не произвели тревоги, потому что они своего гетмана не терпят>.

Это предпринято было для того, чтоб кто-нибудь не вышел от

гетмана и не переслал преждевременно вести его сыну Григорию, находившемуся со значительною частью козацкого войска близ

Сечи.

Великороссийские полковники сообщили по секрету обо всем

старшинам, и с приближением ночи окружили ставку гетмана

сторожею из великороссийских стрельцов. Один из

малороссийских летописцев сообщает, что этих стрельцов сам гетман перед

тем выпросил для обережения своей особы, так как он не доверял

уже своим козакам. Враги Самойловича, старшины и полковники, всю ночь не спали и, находясь в сообщении с великороссийскими, дожидались рассвета.

Самойлович догадался, что значит неожиданное появление

великороссийской стражи, провел ночь тревожно, а на рассвете

отправился к заутрене в походную церковь, устроенную в особой

палатке, неподалеку от гетманского шатра. Когда читалось

402

шестипсалмие, в церковь вошли старшины и стояли до окончания

богослужения, считая грехом прерывать его. Когда заутреня

кончилась, к гетману подошел Войца-Сербин, бывший переяславский

полковник, за подущение народа в пользу поляков отставленный

Самойловичем и сосланный в великороссийские города, отпущенный оттуда после мира с Польшею и, однако, не забывший давней

ссоры с гетманом. Он взял гетмана Самойловича за руку и грубо

сказал: <пане гетмане! потребуе тебе вийско!> Гетман повиновался

и молча вышел из церкви. Тогда на него посыпались упреки и

ругательства, а киевский полковник замахнулся на него обухом, но

товарищи удержали его, ограничиваясь только тем, что по

малороссийскому обычаю обзывали <скурвым сыном> своего гетмана, перед

которым еще накануне не смели стоять в шапке. Самойлович

сказал, что он желает видеть великороссийских полковников и

говорить с ними; полковники эти не замедлили явиться и без зова; они

вели на встречу гетману его сына Якова, стародубского полковника.

Находясь при своем полку, Яков Самойлович проведал, что

угрожает его родителю, и пошел к нему на заре, но пройти к.гетману

было уже невозможно; Якова схватили, привели к отцу, когда тот

вышел из церкви, и повели вместе с отцом. К ставке боярина путь

был не близок для пешего хождения; гетмана посадили в простую

тележку, а сына его верхом на кляче без седла. В таком виде обоих

привезли в великороссийский стан и приставили к ним караул.

Боярин Голицын приказал собраться всем боярам, генералам

и полковникам у приказного шатра и позвать старшин, обвинителей гетмана.

Перед собранием начальных великороссийских лиц, сидевших

на своих местах по чинам, козацкие старшины в короткой речи

изложили суть того, что у них было написано в челобитной, и в

заключение просили учинить над гетманом правосудие.

Все начальные люди привстали с своих мест и князь Голицын

сказал козацким старшинам:

<Не затеяно ли все это вами из досады и ненависти к гетману

по каким-нибудь частным оскорблениям, которые могли бы

вознаградиться иным путем?>

На этот вопрос последовал такой ответ:

- Хотя много досад и оскорблений делалось от него многим

из нас и всему народу малороссийскому, но мы бы не посмели

поднять на него рук, если б он н? был изменник; теперь же, по

долгу присяги, нам умолчать невозможно. Он так ожесточил

против себя всех, что нам стоило не малого труда удержать народную

злобу, а то его растерзали бы козаки.

Голицын приказал привести гетмана.

Вошел Самойлович. Голова у него была повязана мокрым

платком: он постоянно прикладывал себе мокрый платок на голову, 403

спасаясь от беспокоивших его головных и глазных болей. Он

опирался на трость с серебряным набалдашником.

Князь Голицын в коротких словах сообщил ему, в чем его

обвиняли. Гетман все отрицал и заявил готовность оправдать себя

перед судом. Но старшины подняли против него крик и брань; Дмитрашка Райча хотел ударить его саблею; боярин остановил

его и сказал:

— Он приведен сюда для того, чтоб судить его, а не для того, чтоб его убивать без суда беззаконно!

Боярин велел стрельцам увести Самойловича и караулить.

Затем боярин объявил: так как Самойлович войску неугоден, то он отрешается от гетманского уряда и весь войсковой порядок

до избрания нового гетмана поручается генеральному обозному

Борковскому.

Старшины передали боярину бунчук и булаву и просили