Всё потерять – и вновь начать с мечты... - Вадим Туманов

А вот прииск «Широкий» на реке Берелех. Полтора года я здесь провел в железной камере, в жутких условиях, ничего не видя, кроме холода, грязи, вшей. Но как интересно устроен человек. Когда я услышал «На этап собирайся!» и стал выходить, когда уже шагнул за дверь и обернулся, у меня мысль мелькнула скорей печальная, чем радостная: «До свидания, прощай, я тебя больше никогда не увижу…» То есть это была, конечно, великая радость, а настроение – именно печальное. Здесь оставался кусочек прожитой жизни, какой она была и больше никогда не будет.

Вспоминается история, которая произошла, кажется, в Иркутске. До сих пор не верится, что это могло случиться со спокойным Женькой Немцем. Освободившись, он зашел в ресторан пообедать. Сел за пустой столик, а за соседним, угловым, сидела компания – шестеро подвыпивших. Когда принесли борщ, один парень из компании о чем-то Женьку попросил, тот не отреагировал. Компании это не понравилось. Тогда парень подошел к столу, взял тарелку с борщом и опрокинул на Женькину голову. Ресторан затих – все наблюдают за этой сценой.

Женька поднимается, выходит из зала, в туалете умывается. Вернувшись в зал, он подходит к компании, достает револьвер. Первым расстреливает обидчика, потом всех остальных. «Женька, – спрашивал я, – остальных-то за что?» Он грустно улыбнулся: «Ты знаешь, все они, твари, смеялись…»

На «Широком» двухэтажные дома. Подъезжаем к одному с вывеской над дверью: «Открытое акционерное общество «Берелехский горнообогатительный комбинат». Все открыто, никого нет. В одной из комнат сидит за столом старик. Разговорились. Он работал, оказывается, с Иваном Ивановичем Редькиным, тем самым, с которым мы были в одном трюме на «Феликсе Дзержинском», когда шли через пролив Лаперуза.

– Какие здесь зоны были? – спрашивает Дитмар.

– Все разве упомнишь. Поселок Мирный, Хатыкчан, Нижний Хатыкчан, потом Хивканья, потом Старая Хивканья…

Мне бы задержаться тут подольше, расспросить старика, в его памяти наверняка есть еще имена людей, мне интересных. Но Дитмар торопит, у него расписанная по часам программа съемок.

Прииск «Горный». Я отлично помню день, когда в бараке парни играли в карты и вошел начальник райотдела милиции капитан Фролов. Я стою в стороне. Капитан идет по бараку прямо ко мне. «Туманов, вы арестованы!» Он смотрит мне в лицо суровыми стальными глазами. Ничего не понимаю, но ко всему готов. Парни оставили игру, мы оказались в центре внимания. Я молчу и смотрю исподлобья, выжидающе. Вдруг лицо капитана перекашивает торжествующая улыбка: «Я пошутил!» Тут меня прорвало: «Тварь поганая!» И много чего я наговорил, пока эта мерзость пятилась.

Однажды на «Горном» я сидел в кабинете Петра Петровича Яценко, директора прииска. Я кое-что знал о нем. Когда-то молодым парнем он был начальником разведучастка. На участок привезли двух беглецов. Яценко распорядился посадить их в цистерну из-под солярки. Утром их нашли мертвыми. Не думаю, что он это сделал специально, но вот я сам стал свидетелем истории, которая с тех пор навсегда осталась в моем сознании клеймом на имени этого человека. Секретарь доложила, что вот уже несколько дней его хочет видеть женщина, работающая на одном из участков, – жена рабочего, который полгода лежит в больнице: у него обнаружили туберкулез позвоночника. Вошла женщина, у нее на руках был ребенок, а другой, лет восьми, держал ее за пальто. Она стала рассказывать свою историю, слушать которую было жутко. Я жду, когда Яценко ее остановит, успокоит, решит, как помочь, он это мог! А он, не предложив ей сесть, выслушал не перебивая, а потом сказал: «Государство – не собес!»

Еще эпизод, связанный с Сусуманом.

Я улетаю на материк. На радостях снимаю с себя и отдаю приятелю овчинную шубу – там она мне уже не понадобится, – где-то теряю шапку и приезжаю в город в свитере, унтах, с непокрытой головой и с сумкой, в которой мыло и зубная щетка. В заднем кармане брюк документы и пачка аккредитивов – весь заработанный мною капитал. У ресторана сталкиваюсь с Костей Ворковастовым – знакомым маркшейдером. В те годы в магаданских ресторанах людно, шумно, музыка гремит. Мы стоим, разговариваем, и вдруг Костя чуть испуганными глазами просит меня обернуться. Поворачиваю голову и вижу руку, в которой мои документы и аккредитивы. Я мигом перехватил своими пальцами чужую кисть и увидел перед собой человека средних лет. Все вокруг замерли. Тут даже гадать не надо было, что в таких случаях последует. Официанты, наверное, уже подсчитывали в уме, сколько времени им придется собирать битую посуду. Я очень хорошо помню эти секунды мертвой тишины. Крепче сжав кисть, сказал перепуганному насмерть человеку: «Считай, что тебе очень-очень повезло в жизни…» Положил документы и аккредитивы обратно в задний карман и продолжил прерванный разговор.

По странной ассоциации из глубин памяти наплывает другой ресторанный эпизод, когда сдержаться мне не удалось. Я зашел в ресторан «Северный». Настроение было отвратное, кругом одни неприятности. Свободное место было за столиком, где сидела симпатичная пара – молодой человек и девушка. Обедаю, думаю о чем-то своем. Вдруг к нашему столику подходит внушительной комплекции тип и приглашает девушку танцевать. Та, вежливо поблагодарив, отказывается. Он же настаивает, навис над столом и не уходит. Перед ней салфетка и губная помада. Верзила берет помаду и крупно пишет на салфетке грязное ругательство. Я ему: «Парень, ты чего, совсем одурел, что ли?!» – А тебе чего надо? – повернулся он ко мне…

Это в кино долго дерутся. После глубокого нокаута герой встает, поправляет галстук и вновь бросается в схватку. В жизни не так – все происходит в секунды.

Потом я узнал, что это музыкант из ресторанного оркестра, играл на кларнете. В больнице ему вправили челюсть, и кларнет месяца полтора заменяли в оркестре другими инструментами.

А спутником девушки был, оказывается, капитан госбезопасности. Не предъяви он свое удостоверение подоспевшей милиции, вероятно, опять мне пришлось бы давать показания. Терпеть не могу ходить в рестораны: вечно кто-нибудь прицепится.

До сих пор я не назвал имя, которое все время вертится у меня в голове, связанное почти со всеми лагерями, в которых я побывал, начиная с 1949 года. Этот известный в Союзе вор был одним из первых заключенных, с кем я познакомился и потом сблизился на Колыме. На его надгробье выбито имя Александр Кочев, но весь уголовный мир знал его как Ваську Коржа. Я не спрашивал, а сам он никогда не рассказывал, при каких обстоятельствах к нему пристала эта кличка или с каким событием в жизни она связана.

С Васей Коржом мы вместе провели в лагерях пять лет (с небольшими перерывами), в том числе, полтора года на Широком. Он одним из немногих, кто остался жив, пройдя сучью войну. Каждая клеточка его избитого, порезанного, израненного тела могла бы рассказать, чего это ему стоило. У него было множество побегов. Расскажу только об одном. Однажды летом, когда заключенные были в бане, Корж с Борей Барабановым выломали часть пола и через систему канализации выбрались на поверхность. Их поймали охранники, голых, мокрых, грязных, били ногами и прикладами. Били так, что вообще удивительно, как они остались в живых, отделавшись только поломанными ребрами. Это эпизод одного дня, а случались они постоянно все 50 с лишним лет, сколько Васька Корж провел в заключении.