Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин

гости заскрипели сапогами, покидая комнату, потом громила-сердобол снял с моих глаз повязку, и Люсефедор ладошкой сделал мне знак выйти. Он даже не поглядел на меня.

Но я не волновался.

Я знал, что прошел прослушку.

Я стащил его с думки, а затем прострелил навылет.

Я все-таки был преторианским переговорщиком – и хорошо знал, чем успешная операция по промывке мозгов отличается от неудачи.

* * *

Через три дня после прослушивания Люсефедор прислал за мной щегольскую телегу на пневморессорах.

Гнедой очипованный мерин-трехлеток. Кучер в ливрее самых криптолиберальных цветов – но в красном сердобольском колпаке с улан-баторским хвостом, чтобы никто ни в чем не сомневался. Синтез двух полярных сторон русского бытия, достигаемый только на очень большой высоте (или в моей душе). High life. Мне искренне казалось, что прохожие глядят на меня с завистью.

Люсефедор жил в большой усадьбе под Москвой. Это был просторный и декадентски роскошный деревянный дом с двумя флигелями, где гостили, а иногда и жили продюсируемые им крэперы и вбойщики.

Они не смешивались: вбойщики тусили в приземистом северном флигеле, крэперы – в южном, украшенном высокими башенками с флюгерами. Медиа создали из этого целую мифологию.

Крэперов, например, называли «флюгерадъютантами», и все понимали, что это значит. От вбойщика за такое погоняло можно было получить в зубы, но сами вбойщики обожали обзывать друг дружку флюгерами во время своих баттлов.

Я думал (вернее, надеялся), что меня отвезут на север. Но телега подвезла меня прямо к главному входу. Это была высокая честь, хотя символический смысл происходящего пока ускользал.

Меня провели на второй этаж – в пустую комнату с диванами и кальянами.

Место впечатляло.

По дворянскому обычаю (у Люсефедора для этого статуса хватало лошадей и холопов в одной только малой конюшне) стену украшала фреска на тему сердобольской революции – бро кукуратор в сером френче палил из нагана в веером разлетающихся от него Михалковых-Ашкеназов, а последний из царственных клонов заносил над его спиной руку с отравленной иглой.

Композиция была стандартной, но искусство художника проявлялось в деталях: еле заметный розовый след монаршей туфли на лице будущего вождя, прозрачно-сизый дымок над вороненым стволом, объятая ужасом болонка на руках министра двора, искаженные лица придворных, нежные полутона тронного зала и глядящий на все это из клетки щегол, выписанный с каким-то совсем уж запредельным мастерством. Такой фреске было место в музее.

Впрочем, обстановка не уступала по роскоши любому музею. Я не посмел коснуться шелкового дивана (их здесь было несколько) и сел на табурет у окна.

На ближайшем диване лежала раскрытая бумажная книга – еще один знак роскоши и стиля. Я осторожно взял ее в руки и прочел заглавную строку, отчеркнутую неровной красной линией:

Евреи распяли Христа, геи застрелили Пушкина, а лесбиянки разбили мое сердце…

Это были «Зумерки Кумиров», знаменитые воспоминания Г. А. Шарабан-Мухлюева о блогерках и секс-работницах, обслуживавших его в позднем карбоне. Книгу, понятно, я не читал, но видел пару снятых по ней порно-иммерсивов.

Я осторожно положил книгу на место – она, скорей всего, была декоративным элементом наподобие букета в вазе, и этот как бы собственноручный отчерк запавших в душу слов тоже был частью дизайна. Меня наверняка снимало сразу множество камер, так что на всякий случай я повернулся к окну.

Вид на лес и реку был великолепен, и я до того загляделся на природу, что не заметил момента, когда Люсефедор вошел.

– Эй! Солдат! Или как тебя?

На нем был пестрый халат и бигуди. Это, если верить легендам и сплетням, тоже считалось хорошим знаком, хотя и несколько двусмысленным. Скажем так, хорошим для крэпера.

Я вскочил на ноги.

– Салават.

– Ага, – сказал он. – Я помню, что на «солдат» похоже. Но это неважно. Ник у тебя будет другой.

– Какой?

– Сейчас мы как раз над этим работаем.

Кто именно работает, я на всякий случай спрашивать не стал. Люсефедор развалился на шелковом диване и указал мне на противоположный.

– Садись, беседа долгая. Кальян хочешь?

Ты туманишь вообще, или как?

– Нет, – ответил я и деликатно присел напротив. – Со специмплантом от тумана другие эффекты.

Это было отчасти правдой, но последний год я все равно туманил как сердобол. Просто мне не хотелось делать это во время важного разговора.

– Очень хорошо, – сказал он. – Я тоже не особый любитель. Это для гостей. Мы тебя проверили, по анкете вопросов нет. Ты знаешь, чем я занимаюсь?

– Кто же вас не знает.

– Тебя. Давай сразу на ты, потому что общаться придется много. Я не об этом. Ты знаешь, чем именно занимается продюсер?

Я пожал плечами.

– Начинающие вбойщики думают, – сказал Люсефедор, – что достаточно выйти на сцену, взять зал в какой-нибудь плотный вруб, и мир твой. Да, мальчик, он твой. На те пятнадцать минут, пока твой вайб еще катит. А потом мир уже не твой, понимаешь? Стрелка часов чуть повернулась, и про тебя забыли все мозги, где ты только что побывал.

Я кивнул. Мысль была довольно простой, но, если честно, не приходила мне в голову.

– Битва каждый раз начинается с нуля, – продолжал Люсефедор. – Поэтому важна стратегия. Если она верна, за пятнадцатью минутами славы придут другие пятнадцать минут, потом третьи, а дальше цитировать будут уже не Энди Уорхола, а тебя. Стратегию придумывает продюсер. Его нужно слушаться как папу в детстве.

– Меня воспитывала мама, – сказал я и тут же смутился, потому что это могло прозвучать намеком на гендерные особенности моего собеседника. – Я в том смысле, что папу я не слушал.

Люсефедор ухмыльнулся. Он заметил неловкость, но она его позабавила.

– Меня будешь, – сказал он. – Я хочу взять тебя на новый проект. Очень денежный и серьезный. Если справишься, решишь все свои материальные вопросы. Вплоть до банки.

Я знал, что такое говорят каждому начинающему крэперу, и не слишком развешивал уши. Но все-таки изобразил на лице благоговение.

– Понимаю…

Люсефедор, похоже, опять прочитал мои мысли.

– Ты не понимаешь, – сказал он. – Ты думаешь, что я тебя развожу на панч, как крэпера, и пудрю тебе мозг. Но я, во-первых, панчую только с фемами. Во всяком случае, официально. А во-вторых, мне крэперов и так хватает. Вон, сходи на юг, погляди сам.

– Верю, – сказал я. – Вернее, знаю.

– Мне от тебя в личном смысле не нужно ничего, – продолжал Люсик. – А банка у тебя действительно будет, если справишься. Поэтому накрасился ты зря.

Я покраснел.

Действительно, я с утра не то чтобы прямо накрасился – но чуть подвел брови и ресницы. Именно в расчете на то, чтобы понравиться Люсефедору – потому что так советовали все без исключения музыкальные критики. При этом