Геносказка - Константин Соловьев

— …Открывают дверцы шкафа?

— Приоткрывают. На пару пальцев. Конечно же они ничего там не видят, в кромешной темноте. Но их воображение дорисовывает жуткие подробности. И несколько секунд, все еще держа друг друга за руки, они упиваются собственным бесстрашием. Победой над своим общим страхом. Потом, конечно, нервы не выдерживают, и дети захлопывают дверцы. Есть там чудище или нет, а лучше держаться от него подальше…

— Я бы сказала, что все это напоминает воскресную проповедь какого-нибудь ржавого монаха, но нет, это не проповедь. В проповедях обычно есть хоть какой-то смысл.

— Дети засыпают и спят всю ночь, видя детские сны. Потом один из детей просыпается, пока другой еще спит. От темноты не осталось и следа, все залито солнечным светом. При свете шкаф уже не кажется таким страшным. Просто большая деревянная коробка. Можно открыть его в одиночку. Но если ты откроешь его при солнечном свете, ты увидишь не чудовище, а старый стеганый плащ на вешалке, побитый молью дедушкин шаперон и кучу пыли… Что еще может быть в шкафу? Глупо бояться таких вещей.

— Но ведь чудовища в шкафу нет.

— Конечно же нет! Откуда, черт возьми, в шкафу может быть чудовище?.. Но если об этом узнает один ребенок, пока другой спит, это будет предательством. Вспоминая их совместно пережитый страх, на миг объединивший их, ребенок, открывший шкаф, поймет, что страх этот был глупым и никчемным. Для этого страха не было оснований. А они были лишь парой пугливых малышей, воображавших себя смельчаками. Значит, то, что объединяло их, потеряло ценность, понимаешь? Перестало существовать. Чувство надо разделять с кем-то, чтобы оно жило. Пусть даже это всего лишь страх.:

— Кажется, я поняла, о чем ты толкуешь, братец. — Гретель в задумчивости дернула себя за прядь. Видимо, не рассчитала сил, потому что поморщилась от боли. — Это вроде деления прокариотических клеток. Если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Не понимаю. Но это уже не суть. Главное — что ты поняла меня.

— Ты просто не хочешь заглядывать в шкаф без нее, верно?

— Вроде того.

Гретель допила вино из бутылки, запрокинув ее.

— Абсурдность, нелогичность, глупость. В этом весь ты — и все твое Человечество. Но без этого, пожалуй, было бы ужасно скучно быть геноведьмой. Все было бы слишком предсказуемо, все подчинялось бы генетическим закономерностям и биологическим законам. Наука стала бы рутиной, в которой каждый вывод следовал бы с железной непреложностью. Но с такими, как ты…

Она не закончила, лишь покачала головой. Гензель поднялся с койки. После вина голова немного кружилась, но на это можно было не обращать внимания. Ледяной горный воздух быстро приведет его в чувство.

— Давай собираться в путь, сестрица, — позвал он, водружая на плечо привычную тяжесть мушкета. — Нам нечего здесь больше делать. Пусть эта крепость станет погребальным склепом принцессы, а стазис-камера — ее гробом. Она вечно будет лежать здесь символ преданной надежды, над которым не властно разложение.

— Пусть будет так, — согласилась Гретель. — Мне тоже неуютно оставаться здесь после ее смерти. Соберем провизию — и двинемся в путь. Больше нас здесь ничто не держит. А оставшиеся яблоки сам выкинешь с утеса…

Гензель собирался поставить на пол пустую бутылку, но резкий звук, донесшийся из коридора, заставил его вздрогнуть.

В крепости словно проснулись спавшие тысячи лет демоны. Их хриплые завывающие вопли, от которых вибрировала на месте стиснутая дребезжащими ребрами душа, заполнили коридоры. Бутылка, жалобно звякнув, отлетела в сторону.

— Что это? — закричала Гретель, стараясь перекричать чудовищный вой.

— Сирены! — крикнул он в ответ. — Сирены включились!

Гензель и Гретель переглянулись. Что она увидела на его лице, он не знал, но надеялся, что не растерянность. На ее лице он, как обычно, не увидел ничего.

— Что бы это значило, сестрица?

Она пожала плечами.

— Даже не представляю, братец. Но кажется мне, что мы немного запоздали с выходом…

Что могло случиться с крепостью, простоявшей несколько сотен лет?..

Авария? Нестабильная работа реактора? Землетрясение? Прорыв грунтовых вод? А может, крепость, этот грубый огромный механизм, на свой манер привязался к принцессе Бланко и теперь, с ее смертью, собирается уничтожить сам себя?..

— Пошли, — сказал он коротко, подхватывая мушкет.

— Куда, братец?

— В центр управления крепостью. Если мы где-то и сможем узнать, что происходит, то только там.

Центр управления, обычно полнящийся мертвой тишиной и похожий на брошенный храм, сейчас показался ему потревоженным пчелиным ульем, по которому кто-то треснул изо всех сил большим камнем. Аппаратура издавала тревожные сигналы — трели, гудки, стрекот, — и все это сливалось в одну дьявольскую какофонию, от которой мгновенно заложило уши.

«Тревога!» — вспыхнули алые надписи сразу на нескольких дисплеях.

Гензель подумал, что это, должно быть, была первая тревога на памяти этого стального монстра, всю жизнь проведшего в мерзлой земле. Он ведь так и не успел поучаствовать в войне, для которой строился. Возможно, теперь этот монстр и сам напуган…

— Обзорный экран — панорама! — приказал он, надеясь, что центральный управляющий процессор расслышит его голос. — Сводные данные. Сводки радарного наблюдения. Данные по визуальному мониторингу.

Общаться с компьютерами не так уж трудно, компьютеры в большинстве своем покладисты и послушны, надо лишь выучить их несложный, подчиненный простым правилам язык. Который куда проще зловещего и жутковатого языка геномагии. Компьютеры ничего не понимают в амплификаторах, гаплоидах и рибонуклеазах. Они просто выполняют то, что ты от них хочешь.

Компьютер крепости был продуктом старой эпохи. Собранный еще при жизни прадеда нынешнего короля, он не отличался большой сообразительностью и не был способен предугадывать мысли оператора, но при этом представлял собой достаточно простой, исполнительный и надежный механизм. Гензель часто наблюдал, как принцесса Бланко управляет им, оттого имел представление об основных командах и возможностях старой машины. Это позволило ему сэкономить время, которого, как он чувствовал, у них осталось не так и много.

— Групповая воздушная цель, — доложил компьютер мертвым металлическим голосом. — Три с половиной лиги от периметра контролируемого пространства. Тридцать восемь подтвержденных воздушных целей. Построение можно расценить как боевое. Курс просчитан. Отклонение маловероятно.

Гензель уже и сам видел их. На древнем, выгнутом пузатой линзой экране уже вспыхивали одна за другой, как бубонные язвы на теле больного, зловещие красные точки. Одна, две, пять… Всего пара секунд — и от этих точек уже рябило в глазах. Нехорошие, тревожные точки, и дело здесь не в цвете.