Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти - Сантьяго Постегильо

других слов, но войска Катилины действительно двигались на город, и обстановка была крайне напряженной; пожалуй, разобщать народ сейчас ни к чему. Если сам Цезарь согласен со своей отставкой, значит нужно смириться и им, несмотря на разочарование.

И они разошлись по домам.

– Закройте двери, – сказал Цезарь, войдя к себе в дом.

Римский Сенат

В здании Сената Катон и остальные сенаторы-оптиматы морщили лбы, удивленные тем, что Цезарь не пожелал настраивать против них народ. Они дискутировали, пока Цицерон не призвал их к тишине.

– Цезарь – не Катилина, – заявил он уже не впервые за эти дни. – Он куда умнее Катилины, и поэтому завтра мы проголосуем за его восстановление в должности претора.

– Но тем самым мы его поощрим! – воскликнул Катон. – А мы только-только от него избавились!

– От кого мы избавились? – Наивность сотоварища озадачила Цицерона. – Не будь глупцом, Марк, ради всех богов. Это тебе не идет. Цезарь ни за что не отказался бы ни от участия в государственных делах, ни от Сената. Он всего лишь хотел, чтобы новость взбудоражила римский народ. Сегодня он успокоил плебс, а завтра может его воспламенить, но, как он правильно заметил, сейчас не время для разногласий: мятежный Катилина по-прежнему сражается с нашими войсками, мы отказали Помпею и слишком беспомощны, чтобы решать такой непростой вопрос, как бы нам этого ни хотелось. Мы не можем сражаться еще и против Цезаря. А он выполнил нашу просьбу: ушел с должности претора и публично заявил – мы все слышали, – что народ должен признать власть Сената; он успокоил толпу, развязав нам руки, чтобы мы могли уладить дело с Катилиной. И за все это его действительно следует поощрить. Цезарь торгуется с нами, пусть и неявно: мир в Риме в обмен на восстановление его в должности. Он попросил нас об этом не словами, но действиями. И сделка выгодна для нас. Давайте покончим с Катилиной, пока забудем о Помпее и восстановим Цезаря в должности претора с условием, что он не станет нам противиться. Это выгодно всем, Марк.

– Ты сам говоришь, что с Цезарем нужно сражаться, – заметил Катон, подразумевая, что Цезарь – второй Катилина.

Цицерон покачал головой.

– Ах, если бы, – тяжело вздохнул он. – Но Цезарь – отнюдь не Катилина. Цезарь намного умнее. Цезарь – это… Цезарь.

Общественный дом, жилище великого понтифика и семьи Юлиев

– Ты поступил наилучшим образом, – сказал Лабиен другу.

Цезарь кивнул, искоса поглядывая на мать.

Аврелия ничего не говорила, но ее молчание стоило больше, чем похвала тысячи людей.

На следующий день из Сената пришло новое послание: Цезарь восстановлен в должности сенатора и претора.

Они прочитали письмо уже ночью. Аврелия встала, собираясь уйти к себе и лечь спать, но, проходя мимо сына, остановилась, положила руку ему на плечо и сказала:

– Прекрасно, просто прекрасно.

Лабиен, Юлия и Помпея округлили глаза: Аврелия впервые похвалила сына при них. Но в следующий миг она присела рядом, все еще держа руку на плече Цезаря:

– Только не обманывай себя, сынок: ты не выиграл битву с Сенатом. Пока что между вами ничья.

– Это stans missus, матушка, – улыбнулся он, – когда гладиаторы сражаются на арене, а судья объявляет, как ты говоришь, что победа не досталась никому. Но в stans missus есть своя прелесть.

– Какая же? – спросила Аврелия с неподдельным любопытством. На этот раз ей было трудно угадать, о чем думает сын.

– При ничьей оба гладиатора покидают арену живыми. Никто не погиб. Сенаторы вышли из битвы целыми и невредимыми. И я тоже. – И он повторил, будто желал набраться сил: – И я тоже.

– Верно, – согласилась Аврелия, затем наклонилась к Цезарю и прошептала ему на ухо несколько слов, которых никто не услышал.

Пожелав всем спокойной ночи, она вышла из атриума. Юлия и Помпея тоже простились с Цезарем и Лабиеном и удалились.

Некоторое время друзья молча пили вино, но наконец Лабиен не сдержался и, сгорая от любопытства, спросил:

– Что Аврелия тебе сказала?

Цезарь посерьезнел:

– Что многие гладиаторы после ничьей возвращаются на арену. И под конец в живых остается только один. Она просила об этом не забывать.

– Либо ты перебьешь всех сенаторов, либо сенаторы прикончат тебя, – перевел Лабиен, не скрывая беспокойства.

Цезарь изобразил на лице улыбку, дабы отогнать дурные предчувствия.

– Мать стареет, – сказал он. – Наверняка есть другой способ все уладить.

LXXVII

Благая богиня

Рим

62 г. до н. э., месяц спустя

Цезарь вернулся домой из Сената, одинокий, усталый.

Несмотря на восстановление в должности претора и сенатора, он по-прежнему не имел соратников, и это крайне его угнетало. Между тем он принес с Форума важные новости и хотел поделиться с семьей, но, войдя в атриум Общественного дома, обнаружил там плачущую Юлию и увидел, как Помпея удаляется в свои покои.

У него не было времени расспросить дочь: при его появлении та встала и, не поздоровавшись, что было очень странно, тоже покинула атриум.

Цезарь бросил вопросительный взгляд на мать.

– Помпея со свойственной ей тонкостью напомнила Юлии, что она разочаровывает тебя, будучи женщиной, а не мужчиной, – пояснила та. – Сын мог бы стать тебе опорой в государственных делах, особенно в эти непростые времена, когда ты враждуешь с оптиматами, прибравшими к рукам Сенат.

– Юлия знает, что я так не думаю, – ответил Цезарь, присаживаясь на ложе. – Она же знает, правда?

Он потупил взгляд. Дочь больше не была ребенком: она превратилась в молодую, красивую, умную и скромную женщину, которая своими движениями, поведением и неповторимым блеском в глазах все больше напоминала Корнелию. Если Юлия считает, что он не испытывает к ней глубочайшей привязанности, это очень горько.

Аврелия приподняла брови и вздохнула.

– Юлия знает, что отец любит ее, – проговорила она, – но также знает, что ты одинок в Сенате и среди государственных мужей: помимо Лабиена и Красса, у тебя мало сторонников. Ей известно, что, не будь она женщиной, она могла бы тебе помочь. Но Помпея всего лишь желает ее уязвить. И Юлии больно. Очень больно. Помпея любит сеять раздоры. Так она чувствует себя сильной.

Цезарь потерял терпение и вскочил:

– Я не могу сражаться в одиночку с Сенатом и вообще почти со всеми. У Помпея есть свои люди в плебейском трибунате. Цицерон и Катон вместе с Катулом, Бибулом и прочими господствуют в Сенате, а Красс – не только моя единственная опора, но и мой главный заимодавец. Я доверяю только Лабиену. Скоро начнется распределение провинций, куда мы поедем в этом году как преторы, а в