Однажды в России - Константин Столяров

- Ты меня знаешь, я порядочный человек, мне чужого не нужно, - продолжал Сергей, обращаясь не столько к Титову, сколько к себе самому. - Мой принцип живи и давай жить другим. Но когда меня по-бандитски берут за горло, я ни перед чем не остановлюсь.

- А то! - поддержал Титов, в волнении раздавив недокуренную сигарету. - И я в точности такой же! Скажи, Константиныч, что от меня требуется, - все исполню!

Сергей поднялся и покровительственно похлопал Титова по плечу.

- Проводи меня до машины - вот и все, что от тебя требуется, пень ты старый!

Внизу, усаживаясь в "мерседес", Сергей напоследок велел Титову в следующий понедельник поточнее разузнать время приезда Кизякова в Старосельск и лаконично, без комментариев, передать эти сведения в "Холис". При этом Сергей подчеркнул, что Титов должен звонить к нему в Питер не со служебного телефона, а с почты, по автомату.

Пожилая горничная, обслуживавшая третий этаж гостиницы "Химик", слыла чистюлей, каких теперь раз-два и обчелся. После отъезда Сергея она битый час наводила лоск в освободившемся люксе и со свойственной ей дотошностью насухо протерла суконкой не только наружную, но и внутреннюю поверхность стола и стульев. Нынешние постояльцы, ни дна им, ни покрышки, имели обыкновение ковыряться в носу, пальцами прилепляя сопли к низу мебели, что она приравнивала к святотатству. На сей раз вместо засохших соплей горничная выдрала из-под стола непонятную фитюльку, повертела ее в руках и со словами: "Чтоб вам пусто было, охальникам!" - выбросила ее в мусорное ведро.

Горничной было невдомек, что ей попался высокочувствительный микрофон с автономным источником питания. Но свою роль микрофон уже выполнил: вечером, по пути в Москву, охранник с вдавленным носом прокрутил на магнитофоне разговор Сергея с Титовым и получил недвусмысленные указания от Кизякова.

77. ЗАТВОРНИКИ

В сентябре Добрынин запоздало сожалел, что не уехал из Комарова сразу же после похищения. Говоря Вороновскому, что будет рядом с ним до конца, Добрынин надеялся принести пользу, отвлечь его от горестных дум, согреть дружеским теплом и вниманием, которых нелепо ждать от кагэбэшников, работавших по найму. Однако благим намерениям Аристарха Ивановича не суждено было сбыться. Не то чтобы Вороновский тяготился его соседством, вовсе нет, - Виктор нисколько в нем не нуждался, умозрительно погрузившись в некий ирреальный мир.

Вот уже третью неделю Вороновский не выходил из библиотеки, куда беспрепятственно допускался только пес Яков. Когда бы Добрынин ни проходил мимо, ранним ли утром, в обеденное время либо далеко за полночь, оттуда доносились органные мелодии Баха, сонаты Бетховена, "Реквием" Моцарта и духовные песнопения. Впрочем, то ли 7, то ли 8 сентября из библиотеки зазвучали джазовые импровизации Чарльза Паркера, непревзойденного саксофониста середины века. Но по тональности импровизации Паркера мало отличались от минорных сочинений великих мастеров прошлого и не свидетельствовали о том, что Вороновский пытается переломить себя. Именно в тот день, вслушиваясь в заунывные переливы саксофона, Добрынин сказал Ларисе, что музыка, помимо всего прочего, выполняет функцию добавочного барьера, возведенного Виктором, чтобы надежнее отгородиться от окружающих.

Вход в библиотеку Добрынину не был заказан, он наведывался туда ежедневно, но подолгу никогда не задерживался. На Виктора нельзя было смотреть без содрогания - краше в гроб кладут. Вялый, небритый, с пожелтевшим лицом и воспаленными от бессонницы глазами, он не просто сдал, а буквально сник за считанные дни. Отросшая щетина была сплошь седой, причем седина, точно иней по морозному стеклу, поднялась вверх, захватив виски, а рука Вороновского, ни на миг не выпускавшая сигарету, мелко дрожала, как березовый лист на ветру. Говорить с ним было трудно - Виктор беспрестанно терял нить разговора, отвечал односложно, с задержкой, зачастую невпопад. Для Добрынина оставалось загадкой, чем он питался: на его глазах Лариса раз за разом выносила из библиотеки тарелки с нетронутой едой. А кофе - это кофе, им одним сыт не будешь.

Ощущение полнейшей никчемности усугублялось атмосферой недоверия, посеянного Алексеем Алексеевичем и угнетавшего Добрынина изуверской бессмысленностью. Видит Бог, трагический разворот событий диктует необходимость конспирации, но к чему доводить бдительность до абсурда? Мало того, что его отстранили от участия в заседаниях кризисного штаба, - так олухи из охраны даже запретили ему выгуливать Якова за пределами видимости телеобъективов наружной системы слежения. А когда он изъявил вполне естественное для здорового мужика желание с ночевкой съездить в Питер к своей давнишней приятельнице Лике, детской писательнице, Алексей Алексеевич, черт его дери, выставил условие, что Валерий должен неотступно находиться в непосредственной близости. Ничего себе переплет! И вообще, за кого его здесь принимают? С Женей Скворцовым все понятно, он - чистой воды профессионал, генерал-лейтенант госбезопасности, ему, как говорится, и карты в руки. А Крестовоздвиженский? Почему Джузеппе может заседать в кризисном штабе, а он, Добрынин, не может? Чем он хуже Крестовоздвиженского?

Правда, Алексей Алексеевич, чтобы как-то смягчить бестактность, взял за правило делиться с Добрыниным свежей информацией. От него Добрынин узнал о звонке похитителя, получившего у них кличку "Кацо", и о том, как проходят переговоры. Кацо нехотя уступал, сократив размер выкупа сперва на 200 тысяч долларов, а затем сразу опустившись до миллиона, тогда как Алексей Алексеевич, начав со 100 тысяч, довел предложение до 350 тысяч. На этом торг застопорился: Кацо наотрез отказывался дальше снижать сумму, а Алексей Алексеевич ссылался на предел материальных возможностей, которыми располагает Вороновский. Кроме того, под настроение Алексей Алексеевич иногда сообщал еще кое-что, так или иначе связанное с похищением, но у этих обрывочных сведений была удручавшая Добрынина особенность: они всецело относились к прошедшему времени и никак не затрагивали будущего. Когда же Добрынин, сдерживая неприязнь, спросил, долго ли продлятся переговоры, Алексей Алексеевич только пожал плечами.

В такой нервной обстановке о работе над романом не могло быть и речи, поэтому Добрынин от нечего делать коротал дни у телевизора и том за томом перечитывал собрание сочинений Джона Стейнбека, маленькими глотками попивая марочный грузинский коньяк. Отчего бы для разнообразия малость не покейфовать, раз в буфете у Витьки напитков - хоть залейся?

Единственным отрадным событием, разогнавшим грусть-тоску Аристарха Ивановича, послужил приезд Аршака Самсоновича, повара от Бога. Неожиданно появившись под вечер в пятницу, 9 сентября, старый армянин без долгих объяснений миновал кордон охраны, молча выслушал Добрынина и, выяснив, что Вороновский отказывается от пищи, моментально удалился на кухню. Провозившись там не менее часа, Аршак Самсонович принес в столовую устрашающих габаритов сковороду с блюдом, скромно названным "чижи-пыжи". Сказать, что это омлет с фаршем, мог бы только тупой неандерталец. По мнению Добрынина, Аршак сотворил не просто райскую шамовку, а подлинное произведение искусства с ароматом горных трав и экзотических специй. "Чижи-пыжи", без сомнения, обладали волшебным свойством - через полчаса в столовую вбежала Лариса, сообщившая о том, что Виктор Александрович съел все без остатка.

В субботу Аршак Самсонович побывал на рынке и, шуганув из кухни Ларису, приготовил к обеду кюфта-бозбаш, из-за чего Добрынин, прежде не вкушавший подобной благодати, млел от восторга. Немногословный Аршак Самсонович не мешал Добрынину наслаждаться и то и дело подкладывал ему добавку, а умиротворенный Аристарх Иванович предавался воспоминаниям. Не переставая есть, он увидел себя молодым человеком, впервые приехавшим в Ереван с группой московских писателей, мысленно воспроизвел зеркало Севана, расстилавшегося внизу, под скалой, на которой построили ресторан "Ах-Тамар", вспомнил вкус паровой форели и нечаянно перенесся на берега Куры, куда его по утрам выводил грузинский поэт Иосиф Нонешвили, чтобы у воды выветрить похмелье и закрепить отрезвление доброй порцией хаши.

Видит Бог, до чего быстро промчалась жизнь! Иосифа Нонешвили давно уже нет, он, Добрынин, незаметно состарился, а изумительно красивая, великая держава распалась на части, едва ли способные достойно существовать друг без друга. Разве не так? Что нынче творится в России - сам черт не разберет. В Ереване сады и парки пустили на дрова, иначе невозможно было перетерпеть зимние холода. А в Тбилиси люди с вечера занимают очередь за хлебом, выстаивая ночь напролет, чтобы не помереть с голодухи. Вот до чего довели комиссары в пыльных шлемах, едрена вошь!

Аршак Самсонович кивнул в знак согласия и добавил, что далек от политики, однако уволился из ресторана "Баку" - после войны в Карабахе армянину не выжить под одной крышей с азербайджанцами. Уезжая из Комарова, Аршак Самсонович смущенно сказал, что у него на черный день отложено 40 тысяч долларов. Если Виктору Александровичу понадобятся деньги на выкуп Лены-джан, берите, не жалко.