Разбойничьи Острова - Яна Вальд

и повторю! И поделом ему! Он вообще не должен был жить, он мертвым родился! Дельфина, это же мой единственный сын…

Дельфина смотрела на нее и пыталась разгадать. Она ощущала чувства других людей, но Тина была, как запечатанная амфора вина, — наверное, давно прокисшего. Всю жизнь Дельфина ее знала и относилась, как к злой девчонке, хотя коротышка ей в матери годилась. Нет, в матери эта женщина не годилась никому. Или же — просто слишком молода была и не готова к испытаниям? Совсем девочкой она прошла через очень страшную смерть и еще более страшное воскрешение, когда месяцами даже мочиться больно невыносимо, — кто вообще к такому готов? Циана никогда не говорила с дочерью по душам, а вот Ава кое-что рассказывала. Дельфина насмотрелась всякого, представляла, что было с матерью Теора после его рождения. У иных женщин тело загнивает изнутри. Обычно им уже не помочь, но Хона совершила невозможное, ужасно этим гордилась и любила попрекать своей помощью. Пусть боги судят Хону за злой язык. А Тина с тех пор боится только пыток…

Ее мысли Тина, видно, угадала, и напомнила:

— Прямо сейчас его там не просто убивают. Когда Мара держит за руку, но не забирает, — это очень страшно, уж я-то знаю… Дельфина, он любит тебя, как родную сестру, кто, если не ты? Все можно сделать незаметно. В рейдах и не такое совершают. Поклянешься перед братьями и Алтимаром, что ничего не знаешь о его бегстве. Тебе поверят! Я слишком стара для таких приключений, я не могу. И потом — что сделают со мной, если попадусь? Тебя простят, ты же словно амулет наш. А я не могу. Если даже меня не приговорят к смерти, только к изгнанию — ну что мне делать без Островов? Только в Море утопиться.

“Вот и утопись”, — подумала Дельфина, но вслух произнести не смогла. Она видела ярость толпы. Никакие заслуги не спасут сейчас того, кто вздумает помочь Теору. Что сказать, что ответить? Дельфина подбирала слова.

— Тина, если б даже ему удалось бежать с Островов, идти ему все равно некуда. Для него это хуже смерти.

Старая Жрица протянула ей кинжал, а возражений будто не услышала:

— Возьми, отдашь ему.

Тину было не остановить в бою — не удержать и теперь, когда пришла загребать жар чужими руками. Дельфина с изумлением смотрела на Акулий Зуб Теора.

— Я думала, его уничтожили.

— Позабыли в суматохе, — улыбнулась Тина. — Так и оставили валяться в пыли. Прости меня, Дельфина. Но мне некого больше просить. Я знаю, ты это сделаешь.

— Наэв?

— Что, сестренка?

— Что ты знаешь о дьяволе, которого так боятся регинцы?

Наэв не привык много рассуждать. Он разводит руками:

— Разве я могу знать о богах больше Жрицы? Моя Тэрэсса говорит, что это злой бог, и он может завладеть человеком.

— И навязать ему свою волю, чтобы творил зло?

— Наверное, так. Регинцы не оставляют ему приношений, вот он и вредит им.

Она улыбается:

— Регинцы хитрые. Хорошо, когда есть бог сваленной вины.

— Не мучь себя вопросами, — просит Наэв.

— Брат, что ты знаешь о боге печали?

— Никогда о таком не слышал.

— Вот и я тоже. Неужели такого нет? — она хотела бы заплакать, но не может. Говорят, русалкам не даны слезы. — Есть ли бог или дух, который оплакивает нашу боль? Такой, что хотя бы жалеет нас, когда помочь не в силах? Нас, хороших и плохих, своих и врагов. Сколько душ человеческих разрывалось на куски — разве возможно, чтобы никто не слышал наше горе!

— Не мучь себя больше.

Она обещает:

— Не буду! — и улыбается, как послушная ученица.

— Дельфина!

— Да?

— Что ты затеваешь?

Она смотрит удивленно:

— Затеваю? Ничего, разумеется.

Дельфине еще не случалось проверить, умеет ли она врать.

Веревки

Cегодня вечером, решила Дельфина. Чувства требовали от нее идти сейчас же, выучка подсказывала не спешить и дождаться отлива. Троица стражей снова сменилась, настал черед Алтима, Норвина и Лана. К лучшему или к худшему, на Ожерелье был родной племянник Дельфины. Все трое при кинжалах. “Ну, и пусть”, — решила женщина. Не наступит день, когда она будет сражаться против своих, а раз так — не все ли равно, трое их или тридцать? Любое дитя на Островах знало, что прикасаться к чужому Зубу без разрешения нельзя, но у Дельфины не было выбора. Днем, когда вся семья была на дворе, она спрятала кинжал Теора под своим матрасом. Вечером Жрица повесила кинжал на пояс, как свой собственный, тщательно закуталась в плащ. Вроде бы, не заметно.

Алтим знает, что ее Зуб уничтожен. Сколько еще человек об этом знает? В мужских чулках и тунике ей было бы удобнее, чем в женской неуклюжей одежде. Но тогда пришлось бы отвечать на вопросы.

Ни в одном рейде Дельфине не было так страшно.

Три часа до темноты, мокрое солнце чуть клонит голову к Западу. На улице ветер и мелкий дождь. “Вот и хорошо. Стражники устали и замерзли”. Если и существовал способ освободить Теора незаметно, то Дельфина его не придумала. Ее план был проще. Она явится в Бухту Призраков и попросит стражей оставить ее с преступником наедине. “Так надо, поверьте”, — скажет она. Власти Жрицы достаточно, чтобы ничего не объяснять. В конце концов, кому еще так доверяют Острова, как своей Дельфине? Она обманет их доверие. Потом надо скрыться хотя бы на день, запастись водой и пищей. Дельфине ничего не приходило в голову, кроме священных дебрей Острова Обрядов. После гибели Святилища остров безлюден, только Жрицы знают его потайные гроты, остальным, тем более мужчинам, запрещено там появляться. И Теору тоже, но он всю жизнь делает то, что не должен. Совет, конечно, нарушит любые запреты, чтобы поймать беглецов, но на это нужно время. Всех ракушек Большего не хватит, чтобы пересчитать пропасти, в которые мог провалиться такой план, но ведь могло и получиться. Она отдаст Теору лодку. Море давно во власти осени, но лодка может доплыть до Мерката… если будет на то воля Алтимара… если выбора все равно нет. У Дельфины и в мыслях не было бежать вместе с Теором. Когда все будет кончено, Совету не придется ее искать. О том, что произойдет потом, Дельфина предпочитала не думать.

Мелкий дождь струился по ее телу, как холодный пот. Она выбрала лодочный сарай за рекой, подальше от глаз людских. Семью Наэва Дельфина невольно приучила к тому, что ночует на улице, никто не удивился, когда она