Анти-Ахматова - Тамара Катаева

— Потом она поехала в Париж, где она встретилась, как вы знаете, с Анрепом. Это было несчастье, эта встреча. Он сказал, что, когда он ее знал, она была тоненькая, замечательная… Она могла дотронуться до ног своих, не сгибая колен. Замечательная, красивая, тонкая, как ветка… Теперь кого я вижу перед собой? Екатерину Великую.

Д.: Да, перемена разительная была…

— Это от картошки.

Исайя БЕРЛИН. Беседа с Дианой Абаевой-Майерс. Стр. 93

К Берлину было проявлено неуважение. Если отвлечься от подобающих величию Ахматовой эпитетов, то следует признать, что личностью Берлина, как частного человека, пренебрегли.

Такой агрессии подвергся разве что Гумилев, за которого стала распоряжаться она сама, приписав ему славу, равновеликую ее амбициям, — а за это, слово за словом, стих за стихом расплачиваясь битвами за доказательства его любви к ней — женщине его жизни и музе его поэзии…

Никакой чрезмерной любви, уважения, страсти, пожизненного и загробного надрыва не приписывалось ни одному из ее возлюбленных — ни ею самою, ни послушными воспоминателями. Ну, покорно повторили, что Гумилеву она была вдовой, что Гаршин променял ее на медсестру, что Пунин был ее расстрелянным третьим мужем — а так больше ничего. По ним ей полагалось страдать. ВСЁ к ее ногам бросил лишь ни в чем не повинный Берлин.

Ты напрасно мне под ноги мечешь —И величье, и славу, и власть…

Это — Берлину.

«Ты выдумал меня. Такой на свете нет…» — про Берлина. Он не выдумал ее. Он о ней не думал.

Знаешь сам, что не стану славитьНашей встречи горчайший день.

Как свою посмертную славуЯ меняла на вечер тот,Не придумать разлуки бездоннейЛучше б сразу тогда — наповал…И, наверное, нас разлученнейВ этом мире никто не бывал.

В Лондоне спустя почти двадцать лет после роковой (роковой!) встречи, Ахматова вновь увиделась с Исайей Берлиным. «Раньше я была знаменита в России, но не за границей. Все это — Италия, Оксфорд… Ваших рук дело?» Берлин, несколько обескураженный ее верой в его могущество, отверг это предположение.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 201

Возможно, он был обескуражен также и ее верой в то, что она стала «знаменитой» за границей.

В Оксфорде вручали мантию, «короновали», по ее терминологии, еще и другого поэта, Зигфрида Сассуна. Столь же «знаменитого», как и она.

Вынула очаровательную записную книжку: «Это мне сэр Исайя подарил».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 299

Подарок солдатской фляжки невозможно объяснить никак (предыдущий знак серьезности его намерений). А вот неподарок тоненького золотого перстенька с бриллиантовой крошкой — можно. Принять бы она его смогла — как женщина, общественной значимостью перешагнувшая этикет для бедных. Ленинградские мальчики помножили бы потраченные восемьдесят долларов на ужасы сталинизма, двух расстрелянных мужей и всего, что она приписывала себе, и получили бы сумму в несколько миллионов, молчаливо подтвержденную полуоборотом царственных плеч… То есть все было бы возможно. Но, раздраженный, Берлин не захотел даже подыграть.

Ведь записная книжка, возможно, стоила дороже колечка.

10 мая 1965 года.

Мы заговорили о предстоящей поездке в Англию. «Интересно понять, соблаговолит ли там присутствовать в это время — гм, гм! — вы знаете, о ком я говорю <…>. Он ведь с большими странностями господин… Да, да, может как раз взять да и уехать читать лекции в Америку <…> Я от него еще и не такие странности видела».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 281

Готовит почву. Он действительно мог позабыть о ее приезде.

Светает. Это Страшный суд.Свиданье горестней разлуки.Там мертвой славе отдадутМеня твои живые руки.

О выходе новой книги:

«Боюсь, Италия ему помешает… Одна тамошняя возможная встреча, — Анна Андреевна многозначительно помолчала, — одна встреча может повернуть весь сюжет».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 252

«И зачем этот господин так обо мне печется?» — считая, что выдвижение на Нобелевскую премию и вообще слава на Западе — это дело рук Исайи Берлина. Значит, «Еще пять» — тоже обращены к нему. Ясно!

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 83

Срам. Он не пекся о ней абсолютно. Славы, конечно, не было тоже.

Ахматова говорила о нем всегда весело и уважительно — взяла на себя такой тон мужественной маленькой женщины — считала его очень влиятельной на Западе фигурой, уверяла, правда, посмеиваясь — для правдоподобия — что «Таормина и мантия», то есть итальянская литературная премия и оксфордское почетное докторство, «его рук дело» и «что он сейчас о «нобелевке» хлопочет» для нее, хотя при встрече с нею в 1965 году и в позднейших воспоминаниях он это начисто отрицал.

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 144

Что может быть оскорбительнее! Это все видели и знали — и все проглатывали. Она несла эту белиберду перед всеми — и никто не посмеялся — никто даже не пожалел ее! Все продолжали считать более достойным называть порядочного человека «тем господином», а ее — сердцеедкой. Никто даже в шутку не одернул ее: да полно, Анна Андреевна, было-то там что? что уж вы так распаляетесь-то?

В разговоре она часто называла его иронически-почтительно «лорд», реже «сэр»: за заслуги перед Англией король даровал ему дворянский титул. «Сэр Исайя — лучший causeur (собеседник) Европы, — сказала она однажды. — Черчилль любит приглашать его к обеду». Она подарила мне фляжку, которую он на прощание подарил ей: английскую солдатскую фляжку для бренди.

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 145

Найман ее не щадит! Как Иосиф Бродский — говорит все, но велит интерпретировать в смысле «величия и муки».

Оскорбительный в своей бессмыслице подарок! Она что, была мужчиной? Ветераном? Маршалом союзных войск? Военным историком? Двенадцатилетним мальчиком? Школьным учителем истории? У него было сто возможностей сделать ей подарок со значением — любым. Он сделал бессмысленный: от слов «без смысла». Что еще он мог? Не мог же он кричать на каждом углу: «Не домогался я ее! Не метал ей ничего под ноги! Не стоял перед выбором, становиться ли ей милым мужем или нет!» Он надеялся, что это и так понятно. К сожалению, восторжествовали ее беспардонные наветы. Женщин на дуэли не вызывают, и Ахматова продолжала безнаказанно измазывать его воображаемыми диалогами: «Мне больно от твоего лица» и пр. И встретившись впервые с Берлиным, Иосиф Бродский, как загипнотизированный, тоже не промолчал деликатно — мол, поди узнай, спрашивал ли, дрожа от страсти, его об Ахматовой Берлин при этом знакомстве, не принял благородную позу доктора, сохраняющего врачебную тайну о делириумах его подопечной (к сожалению, не старческих — навешивала она на людей то, что считала выгодным для себя — с молодости). Бродский подарил истории никогда не звучавшую фразу Берлина. Берлин опять заверещал, как ужаленный, — но кто его услышал? Зато включите телевизор — и скорбные известия о гостях из будущего, виновниках холодной войны и рыцарях неувядаемой обольстительницы польются на вас, непререкаемые и лживые, как партийные директивы. Каждому досталось то время, которое он заслужил.