Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

Опять тот вечер. Лепной круг на потолке… нет, полукружие — круг, рассеченный стеной…

— Коллектив в институте хороший. Знаете, есть такие люди… — Нина помолчала. Потом повернула к нему лицо — открыто и отважно: — Ну, словом… я одна.

Глаза ее за стеклами — серые — были огромней прежнего.

— Но это ничего. Это бывает написано на роду. Что поделаешь.

Хохлов мял в руках свою кепку — пытался засунуть козырек внутрь.

— Платон Андреевич. — Она придвинулась к нему тесней, интимней. — Послушайте, будьте человеком… Напишите предисловие к моей книжке. По знакомству, по блату, ладно? Там, в издательстве, ошалеют от радости… Напишете?

— Ну что ж, — польщенно улыбнулся Хохлов, — если это…

Они одновременно насторожились.

В неподвижную тишину, окружавшую их, вошел посторонний звук. Он был еще далек, но с каждым мгновением приближался.

Потом над щетиной ельника появился самолет.

Это был «АН-2», биплан, король захолустных авиалиний. Можно было предположить, что конструктор нарочно, из озорства, стилизовал свою машину под начало века. Те же удвоенные крылья — этажеркой, те же старомодные очертания. Зато он был весьма надежен — Платона Андреевича уверяли в этом сведущие люди.

Сейчас, когда самолет лег в крутой вираж, заходя на посадку, он вдруг оказался удивительно похожим на покосившийся старообрядческий крест, вроде тех, что стояли на этом сельском погосте.

— Пора? — сказала Нина, поднявшись со скамьи.

Хохлов посмотрел на часы:

— Он еще будет заправляться…

— Пора, — сказала Нина.

Глава двенадцатая

Она еще накануне уложила ему все в чемодан, постиранное и отглаженное. А сейчас пекла подорожники, жарила рыбу, отжимала творог — такой снаряжала запас, будто ехать ему до Луны малой скоростью. Хлопотала, торопилась, бегала: все боялась, что не управится…

А пароход ждали только к вечеру.

Иван ходил за нею по пятам, как привязанный, лез под руку, мешал, отрывал от дела. Она его гнала.

Тогда он усаживался в горнице, в излюбленных своих углах, к которым уже привык, а теперь вот приходилось покидать, — и там задумывался.

Думал он, по всей очевидности, крепко и не зря, потому что в конце одного такого сидения и раздумья он вдруг решительно встал, распахнул дверь, позвал:

— Катерина… Поди сюда.

Она вошла, вся разгоряченная от печки, умаянная возней — фартук набок, косынка сбилась.

— Ну?

— Вот что, Катя, — тоном непререкаемым и строгим, как разговаривал он у себя на буровой, сказал Иван. — Ты сейчас приберись маленько. Платье надень — то, шерстяное… Паспорт при тебе? С собой возьмешь.

Она на него смотрела, ничегошеньки не понимая. Какое еще платье? Зачем паспорт?

— А я тем временем к своим ребятам сбегаю, — продолжал Иван. — Свидетелей нужно.

Теперь в глазах ее возник испуг: что за свидетели?.. Зашел у мужика ум за разум. Бывает с перепоя.

— Мы с тобой, Катя, в сельсовет пойдем, — объяснил Иван. — Распишемся.

Она как стояла, так и рухнула на сундук, что был рядом.

Всплеснула руками. Захлебнулась хохотом.

— Куда?.. Ха-ха-ха… Распишем… — Лицо ее еще больше раскраснелось от смеха. — Ой, не могу я!..

Брови Ивана сдвинулись грозно.

— Ты что?

А она все смеялась, махала руками, будто комарье отгоняла.

— Та-ак… — протянул Иван. — Не желаете, значит? Может быть, я вам не подхожу, Катерина Абрамовна? Не устраиваю вас?

Она тотчас замолкла. Сразу и присмирела и оробела, когда он ей стал «выкать». Дошла до нее вся серьезность положения.

— Ваня, ты не сердись, — попросила она, поднимая на него глаза. — Иди-ка лучше сюда. Сядь.

Ну, он сел. На сундук, рядом. Все еще хмурясь и не видя покуда никакой причины смягчаться.

А она его обняла.

— Ладно. И это нам известно. Дальше что?

— Ты не сердись, Ваня, — повторила она. — Я ведь это не с худа… Просто оглоушил ты меня. Я чуть не…

Катерина снова было прыснула. Но подобралась, посерьезнела. Заговорила с ним вразумительно:

— Зачем же так, Ваня? Так негоже — впопыхах делать. Перед самым пароходом. Мы ведь не дети с тобой… — И тут же забеспокоилась: — Алька-то где?

— Сказала — к соседям. Да что ты трясешься над ней, будто квочка? Никуда не денется… И ты, Катерина, от нашего разговора не прячься. Потому что нам с тобой сегодня прощаться.

Он ощутил плечом, как она вздрогнула при его словах. Хотя это и не было для нее неожиданностью. Она знала, что им сегодня прощаться.

— Надо поговорить, Катя. Откладывать некуда.

— Так ведь говорили уж… Сколько раз говорили.

Это верно. Они уже много раз говорили об этом.

И сегодня Иван Еремеев не впервые предложил ей пожениться. Он ей не раз такие предложения делал — и днем делал, при полном сознании, и ночью.

И она ему ни разу не сказала «нет». Не отказывалась, не возражала.

Они даже вместе строили различные планы.

Планов было несколько. Вернее, их было два. Первый план, который Катерине больше всего нравился и ему самому он, признаться, нравился больше всего, — это был такой план, что все останется как есть, и ничего лучше не надо. Придет приказ — и бригада Еремеева забурит следующую скважину в Скудном Материке, скважину номер два. А потом номер три. И они останутся вместе, под этой крышей, надолго — так надолго, что можно считать навсегда.

Однако теперь этот план уже нельзя брать в расчет — теперь этого плана больше не было и быть не могло.

Второй план, которым Иван соблазнял свою Катерину, который он и сам давненько вынашивал, — это бросить все к окаянной матери, продать избу, если кто купит, распродать да раздать все какое ни есть барахло, и налегке, вольными птицами, убыть из этих холодных и голых и, прямо скажем, не лучших на свете мест, — в другие места, что поюжнее, потеплее, где почти круглый год стоит лето и можно вполне обходиться без валенок. Работу ему дадут. Жилье дадут, А не дадут — так построятся, купят. Деньги у Ивана были. Главное — теплынь там, благодать, солнце. Кавуны на баштанах зреют…

Катерина жмурилась, как кошка, когда он ей про все это рассказывал, описывал: будто она чувствовала это незнакомое ей солнце, млела под ним… А потом сразу зябко ежилась. И говорила: «Да что ты, Ваня! Это ведь как будто в другую страну ехать. Может, я по-ихнему и разговаривать не сумею…» Иван смеялся: «Сумеешь! Там каких только нету людей, а все ведь одно — русские». — «Ой, Ванечка, — пугалась она, — так ведь я еще в своей жизни ни разу паровоза не видела. Веришь ли? Самолеты видела — а паровоз нет…» — «Ничего, увидишь», — успокаивал Иван и рассказывал ей про паровозы.

Но этот второй, имевшийся у него в запасе соблазнительный план как-то сам мало-помалу иссякал в его воображении и все реже упоминался в их разговорах.

Иван понял, что Катерине он не по душе — ей почему-то заранее не нравились те прекрасные места, куда он ее звал. Ей, наверное, здесь нравилось. Что поделаешь, если родина… И сам он с удивлением обнаружил, что не так уж его сильно тянет в те другие, хотя и знакомые ему места. Видно, и его приворожила судьба, затянула привычка к этому неуютному северному краю, будь он неладен. Еще, чего доброго, заскучает, затоскует, опять сюда потянет… Впрочем, без Катерины он уже и не представлял себе такого места на белом свете, где он сумел бы не сдохнуть от тоски. А она туда не хотела.

Но в эти самые последние дни вообще полетели вверх тормашками и сделались просто неосуществимыми и напрасными все прежние планы.

Кроме одного — нового. Который и предстоял.

Из базового города, сразу же после испытания скважины, поступило распоряжение. Бригаде Ивана Еремеева надлежало в полном составе и срочно выезжать на Югыд. Там им уже назначили точку — Вуква-2, где-то близ Югыда…

И вот сегодня они уезжали.

— Катя, а может, сходим?

— Куда?

— В сельсовет же. Долгое ли дело?

На сей раз она не засмеялась.

— А как только мы там, на Югыде, обоснуемся, я тебе вызов пришлю. Там уж поселок есть. Дома настоящие. Магазины. Все честь честью. И нам тогда будут обязаны предоставить полную квартиру — поскольку семья… Думаешь, не надоело мне по общежитиям кантоваться? Из одного в другое… Ведь и немолодой уже я. Тоже свой угол иметь надо. А квартиру дадут, ты приедешь — и можешь там все так же в точности обставить, как здесь у тебя…

Он обвел взглядом эту белую горницу. Пышную, с подзорами кровать. Чистые занавески на окнах, снежную скатерть на столе. И эту развесистую чайную розу в кадке, с прикрученным бумажным цветком.

Глаза Ивана с некоторым сомнением задержались на иконах в углу, потом на усатом портрете… Ну ладно. Он бы и это стерпел. Только пусть приезжает.

— Знаешь, Ваня… — тихо сказала она. — Ты погоди. Ты не торопись. Не надо… Вот приедешь туда — и поживи. И еще подумай. Мало ли что… — Катерина положила руку поверх его руки, погладила. — Поживи сам… Я, может, и верю, что тебе неплохо было со мной. Весь этот год… Так ведь без меня ты что бы тут делал? Хорошо, конечно, когда есть под боком… А теперь ты сам поживи. Вдруг тогда тебе все и по-иному представится.