Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

На шероховатой и зернистой серой поверхности песчаника были отчетливые пятна — темно-бурые, почти черные, маслянистые с виду. Они, казалось, насквозь пропитывали породу.

— Это… нефть? — спросил Терентьев.

Нина Ляшук тронула пальцами бурый потек. Потом взглянула на свои пальцы. Они остались такими же белыми и чистыми, как были.

— Да, это нефть, — подтвердила она.

Лицо секретаря райкома просияло: неужели так быстро все решилось? Уже?..

— Но это, если можно так выразиться, бывшая нефть, — продолжила Нина. — Она высохла. Или ушла… Это только ее следы.

Егор Алексеевич вопросительно посмотрел на Хохлова: ему он все же склонен был больше верить, нежели этой ученой пичуге, которая всю дорогу звонила про какую-то Вукву. Он ведь и главнее, и старше. И мужчина притом…

— Да, это всего лишь следы, — спокойно согласился Хохлов. — Следы того, что здесь была нефть.

Он отмерил паузу, достаточную для того, чтобы его слушатели подготовились к дальнейшему.

— Но этот керн взят из горизонта, который лежит значительно выше того пласта, который мы наметили для вскрытия. — И рассмеялся: — Как говорят хирурги, вскрытие покажет…

Иван, державший все это время каменный столбец на весу, положил его обратно в ящик.

Снаружи, сквозь стенку хранилища, донесся резкий свисток.

— Пора, — сказал Платон Андреевич.

Площадка буровой теперь была огорожена вокруг красными флажками. Эту границу никому переступать не разрешалось. Будь ты хоть секретарь райкома, хоть главный геолог — ни шагу, таков закон.

Одни лишь каротажники имели право переступать эту границу, и они были за ней.

А те, которые целый год — и осень, и зиму, и лето, и еще одну осень, денно и нощно — бурили эту скважину, сделали все, что им было положено, и довели ее до заданной отметки, — они сейчас стояли поодаль, в стороне, всей бригадой, бесправные и ждущие, будто у паперти…

Над устьем повис перфоратор. Он был похож на большую сигару. Или на маленькую торпеду. Еще на длинный огурец. Но все-таки — на торпеду. Потому что он являлся оружием. Этот перфоратор был густо нашпигован бронебойными зарядами, нацеленными в разные стороны. Там, на глубине, повинуясь электрической искре, он выстрелит сразу всеми своими пулями, изрешетит сталь обсадной колонны, раскурочит прилегающий пласт.

Завертелся блочок лебедки, заскользил кабель — перфоратор канул в скважину…

Ему предстояло опуститься на два с половиной километра. Для этого требовалось определенное время.

Вообще испытание длится часами. И это время могло бы показаться томительным. Но томительно ожидание, а не время. Время бежит почти незаметно. Мучит ожидание. Неизвестность.

Кто-то с кем-то нарочно, лишь бы отвлечься, затеет посторонний разговор — но разговор тут же увядает, обрывается на полуслове. Как-то не говорится о другом и не думается. Думается только об одном, вот об этом самом…

Все село знало о том, что нынче будут «кончать».

На пригорке, в почтительном отдалении от вышки, собралась ребятня, увильнувшая от уроков благодаря подходящему поводу. Приковыляло и бородатое старичье, любопытное, как известно, хуже маленьких. И еще разные охотники поглядеть на суету, на случай. Все они тоже терпеливо ждали дальнейшего.

А чуть попозднее, управившись со своими текущими делами, явился и Трофим Малыгин. Он с полным сознанием своего директорского достоинства поручкался с секретарем райкома, с приезжими учеными, включая даму. Подошел и к бригаде, к Ивану Еремееву.

— Ну что, братцы? С праздничком! — весело он их поприветствовал.

Но ему ничего не ответили, а даже покосились хмуро: потому что такое нельзя заранее высказывать. У каждой профессии свои на этот счет есть приметы и суеверия. Есть, конечно, и обряды свои. Но обрядам — особый черед. Вот погоди, если будет удача, если пойдет нефть — тут-то мы тебе, мужицкий директор, и покажем наши обряды. Всего, с головы до ног, обмажем черным маслом, за неделю не отмоешься. А покуда заткнись. Шустер больно.

Командир каротажников поднял руку, будто намереваясь подать команду «огонь». Но это пока лишь означало «стоп».

Перфоратор достиг забоя.

Значит, уже недолго было ждать и огня.

Все напряглись, застыли…

Но ведь и это было еще далеко не концом, а только промежуточной стадией испытания.

И все равно ничего потрясающего ни увидеть, ни услышать никому не предстояло: разве увидишь, разве услышишь то, что произойдет на такой отчаянной глубине — где-то в бездонных недрах?..

Никто ничего и не увидел и не услышал.

Была невидима и неслышна электрическая искра, метнувшаяся по жиле бронированного кабеля.

И только каротажники, те, что были у самого устья, едва уловили приглушенный хлопок, донесшийся снизу, за два с половиной километра, а наверху, в горле трубы, булькнул, хлюпнул глинистый раствор…

Вот и все.

И снова потянулось время: поднимали обратно перфоратор. Он свое дело сделал, отстрелялся.

Потом заработал компрессор.

— Сейчас скважина заполнена глинистым раствором, — по ходу событий объяснял Терентьеву все эти процессы Платон Андреевич. — Столб жидкости давит на пласт. Если там есть нефть — то она как бы заперта в нем. И пока подняться не может… Вы понимаете?

— Да-да, — кивнул Егор Алексеевич.

— Теперь мы будем откачивать жидкость из колонны, освобождать дорогу. И нефть — если она там есть, — подчеркнул главный геолог, он, по-видимому, был также не чужд профессиональных суеверий, — повторяю, если она есть, устремится по этой дороге вверх, следом…

И тогда — фонтан!..

Терентьев, не скрывая ни своего интереса, ни волнения, одухотворенно вскинул руки — он как бы изобразил бьющий в поднебесье фонтан.

— О нет, — мягко улыбнулся Хохлов этой вполне извинимой наивности. — Если нефть рванет вверх, туда, куда вы показали, то это будет не фонтан, а тяжелая авария. Оборудование, вышку — все разнесет к черту…

Егор Алексеевич смущенно потупился. Попадись ему сейчас тот автор, который сочинил статейку в энциклопедии, — он бы ему сказал пару слов. Уж если берешься описывать, то описывай толково, все до конца, как оно бывает.

— Пойдемте… — приглашающе тронул локоть секретаря райкома Платон Андреевич.

Они обошли площадку.

Там, в тридцати метрах от вышки, обрывалось жерло горизонтальной отводной трубы. Из жерла, слегка пульсируя, хлестала наружу мутная жидкость.

У трубы, тесно сгрудясь, стояли буровики, люди еремеевской бригады. Они знали, что еще очень долго — опять эти бесконечные и томительные минуты ожидания — будет вот так литься, брызгать, растекаться лужами откачиваемый из скважины глинистый раствор. Но именно здесь, в этом месте, у этого жерла все окончательно решится — есть или нету…

Для каждого из них, даже самого молодого — Мити Девяткова, это была уже не первая по счету скважина. И всем им по личному опыту было известно, как это происходит и выглядит.

Пыхтит, качает и качает компрессор, все течет и течет из трубы мутноватая жидкость, похожая на весеннюю, размывшую глинистый берег воду…

И вдруг выскочит, выскользнет вместе с водой маслянистая черная пленочка, а за ней другая и еще сразу две. Они похожи на змеек, но нет, это никакие, тьфу, не змейки — это первые ласточки!

Потом, прямо на глазах, начнет понемногу темнеть хлещущая из трубы струя. Она станет желтовато-коричневой. Потом еще закоричневеет: это уже смесь. Потом сделается совсем бурой. И уже бурое приобретет явственный черный оттенок. А сама струя станет толще и напористей, и траектория ее будет все удлиняться, выгибаясь дугой. Тяжелый басистый гул огласит окрестность. И уже отводная труба завибрирует от страшного напора, заходит из стороны в сторону — а там, впереди, перед этой трубой разольется черное озеро…

Нефть идет! Скважина фонтанирует. Вот она — победа, удача, счастье разведчика…

Теперь только успевай сладить с задвижками, чтобы укротить этот фонтан, чтобы до поры до времени не расходовать зря земное добро.

Да. И хоть первую в жизни скважину ты буришь, хоть десятую, хоть тридцатую, — никогда не суметь тебе остаться спокойным в этот решающий час испытания.

Вот как оно бывает…

Иван Еремеев, отогнув рукав брезентовой робы, взглянул на часы.

Посмотрел на часы и Платон Андреевич.

И секретарь райкома Егор Алексеевич Терентьев тоже посмотрел на свои часы…

Но ему-то зачем? Может, просто захотелось узнать, сколько натикало, который час?

Ведь ему не понять было, зачем смотрят на свои часы главный геолог Хохлов и буровой мастер Еремеев. Он не мог понимать того, что понимали они.

Из отводной трубы по-прежнему лился глинистый раствор.

Но он не темнел, хотя по расчету времени все два с половиной километра столба уже должны были выйти на-гора.