Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

— Ясно, — кивнул Терентьев. И обратился к секретарю партийной организации: — А как сейчас работает товарищ Косихина?

— Хорошо. Лучшая работница типографии. Имеет благодарности.

— Еще вопросы есть? — Терентьев обвел глазами членов бюро, сидящих за длинным столом, впритык к его столу.

— Есть еще вопросы, — веско сказал Василий Михайлович Шишкин. — Скажите, Косихина, а что же вы делали после того, как пришли немцы?

— Оставалась там, в типографии.

— То есть работали?

— Я назвалась уборщицей. Объяснила, будто неграмотная… Они других наборщиков где-то нашли.

— И выпускали фашистскую газету?

— Да. Четыре номера успели выпустить.

— И вы в этом принимали участие?

Шишкин коротко взглянул на Егора Алексеевича. Не то чтобы торжество было в этом взгляде, а скорей укор: можно ли столь поспешно выносить решение по такому щекотливому вопросу? Вот видите — сотрудничала с врагом…

— Я уже сказала, что работала уборщицей, — тихо и устало повторила женщина. — Полы подметала.

— Ну, это теперь трудно выяснить, чем вы там занимались… Почему не отказались от работы?

— Мне нельзя было отлучаться. Я все ждала, что придут наши — за типографией. Уже при немцах ждала, ночевала там…

— А почему вы сами не попытались вынести типографию к партизанам?

Слабая улыбка тронула ее губы.

— Вы знаете, сколько весит наборная касса?.. — спросила она.

— Знаю не меньше вашего, — резко оборвал ее второй секретарь. — Я сам работал в печати.

— Как же, Василий Михайлович… — отозвалась Косихина. — Ведь вместе работали.

В тоне ее не было ничего, кроме уважительности.

Но это напоминание почему-то взорвало Шишкина. Лицо его побагровело.

— И вы здесь вопросов не задавайте — здесь вам задают вопросы. Не забывайте, где находитесь!

Терентьев постучал карандашом по столу. Не то чтобы призывая к сдержанности второго секретаря райкома, а просто давая понять, что он сам намерен высказаться.

— Товарищи… Мы ведь сейчас не рассматриваем персональное дело Косихиной, не собираемся ее наказывать. Тем более что она уже была в свое время наказана, и — как тут дал справку товарищ Баюнин — наказана несправедливо… Мы обсуждаем вопрос о восстановлении товарища Косихиной в партии. По ее собственному заявлению. Это несколько меняет суть дела. Первичная партийная организация поддержала заявление Косихиной…

— А я возражаю. И буду голосовать против, — сказал Шишкин. — Одно дело — юридическая реабилитация граждан, этим занимаются соответствующие инстанции. И совсем другое дело — вопрос о партийности. Тут нельзя решать механически… Я ставлю вопрос прямо: выполнила ли Косихина боевое задание? Не выполнила. Даже не пыталась выполнить. Проявила ли она личный героизм? Не проявила — просто сидела сложа ручки и подтирала за немецкими оккупантами. А может, и хуже… Отсюда и делаем вывод: достойна ли Косихина того, чтобы ей возвращать партийный билет? Мое мнение — недостойна, нет никаких оснований…

Шишкин говорил горячо, даже страстно.

Его речь — Егор Алексеевич не мог не заметить этого — произвела впечатление на остальных членов бюро, настроившихся было на обычную и, увы, не лишенную формализма процедуру «разного». И вдруг — такое неожиданное заострение вопроса.

Кроме того (это тоже не укрылось от глаз Терентьева) впечатлило и другое. Та дерзость, нескрываемая и даже показная, с которой Шишкин стал возражать первому секретарю, не дав тому высказать свое мнение до конца. Члены бюро переговаривались вполголоса — сосед с соседом…

— Что ж, будем голосовать, — сказал Егор Алексеевич. — В порядке поступления предложений. Кто за то, чтобы восстановить товарища Косихину Марию Федоровну в рядах Коммунистической партии Советского Союза?

И сам поднял руку.

Поднял руку Баюнин. Все-таки именно он проводил по этому делу проверку, ему были известны все подробности и, вполне возможно, даже такие подробности, которые он не имел служебного права оглашать. И уже по личной осмотрительности он, чекист, получивший назначение в самое недавнее время — он все равно не рискнул бы голосовать против предложения первого секретаря райкома. Тем более что он был вполне согласен с этим предложением.

На самом дальнем конце стола подняла руку Лида Лызлова, секретарь райкома комсомола, тоже член бюро. Серьезная девочка.

— Так… Кто против?

Василий Михайлович Шишкин. Два, три… Шесть. Большинство.

— Товарищ Косихина, — сказал Терентьев, обращаясь ко все еще стоящей женщине, — бюро райкома не сочло возможным удовлетворить вашу просьбу.

Лицо ее было по-прежнему невозмутимо, ясно и кротко.

— Но за вами остается право подать заявление о приеме в партию на общих основаниях. Заново, — добавил он, помолчав. — До свидания, Мария Федоровна.

Еще с лета пошла молва, что Терентьев уходит. Вернее, что «его уходят», — есть такое не очень ладное, но точное по сути выражение.

Старались, конечно, и найти этому объяснения, причины. Разное говорили. Что, мол, просто засиделся на своем посту Егор Алексеевич — ведь вот уже почти четырнадцать лет работает он в Усть-Лыже, а последние шесть верховодит в районе. И вроде бы это противопоказано для любого руководящего товарища: иссякает боевитость, притупляется зрение, слишком сживается человек с окружающими его людьми, засасывает его обстановка.

Поговаривали также о том, что есть у кого-то зуб на Терентьева в обкоме. Не угодил, не тотчас послушался, проявил строптивость. И вот именно эта строптивость характера и подвела его под монастырь…

Между тем другие утверждали, что вовсе наоборот — не в строптивости грех, а в мягкости, коей имеется излишек у Егора Алексеевича Терентьева. Хотя эта мягкость и хороша для людей, да не всегда полезна для дела: ведь одним лишь добрым словом не многого добьешься.

Так что о предстоящем уходе первого секретаря говорили совершенно разное и подчас прямо противоположное.

Зато никаких сомнений не вызывала другая сторона вопроса: кто же его заменит на этом посту? Об этом тоже шла молва, и тут все догадки сходились на одном: Василий Михайлович Шишкин, нынешний второй секретарь.

И хотя не шибко ликовали по этому поводу в Усть-Лыже, но все данные тут вроде бы работали на Василия Михайловича. Он и гораздо моложе Терентьева, а нынче молодым предпочтение. Он и в Ленинграде учился, получил там диплом с отличием, да еще и после не поленился продолжить заочное образование, и вот уже у него появился на лацкане голубой ромбик с раскрытой книгой, поплавком называется. А у Егора Алексеевича поплавка нету. И если было известно, что на Терентьева в обкоме имеется «зуб», то у Васи Шишкина — это уж точно — там «рука».

Вообще совершенно непостижимо уму, где, почему и каким образом рождаются на свет и сразу становятся всеобщим достоянием подобные разговоры и слухи. Но они появляются — и тут уж с ними нет никакого сладу, и не будет им ни конца ни края, покуда не произойдет одно из двух: либо они оправдаются, либо нет. Ведь слух — предмет бесплотный. Бывает, что от этого слуха вмиг ничего не останется — лопнет он, как мыльный пузырь, и потом только посмеиваются люди, головами качают. Но бывает, что так оно и случается, как говорили, как предсказывали, как судачили заранее. Тогда-то и припоминается старинная мудрость: нет дыма без огня…

Еще у слухов имеется то всем известное свойство, что в последний черед они доходят до тех, кого непосредственно касаются. Как муж про гулящую жену либо жена про изменщика-мужа узнают последними, когда все, кроме них, уже знают, — так и здесь, в совершенно другой области, на самый последок доходит слух до того человека, которого должны попереть с должности, а чуть раньше — до того, который на его место сядет.

Короче говоря, не миновали эти слухи и ушей Егора Алексеевича Терентьева.

А сам он не мог не заметить, что и Василий Михайлович Шишкин тоже осведомлен.

И он видел, что члены бюро райкома тоже не глухи к расхожим новостям.

И вот — сегодняшнее голосование…

Нет, Егор Алексеевич вовсе не считал, что по любому и каждому вопросу бюро должно обязательно иметь единодушное мнение и все как один должны поднимать руку, когда поднимает руку первый секретарь. И даже нет ничего зазорного и тревожного, если разойдутся во мнениях по тому или иному поводу два коммуниста — первый и второй секретари. И наверное, это не единственный в истории случай, когда два человека, два ответственных деятеля, работающие бок о бок, не смогли найти общего языка, не сумели поладить друг с другом — ну, словом, не сработались. И в конце концов можно было бы только сожалеть о том, что один из этих двоих не старается соблюсти хотя бы внешние приличия, не хочет или не умеет быть корректным…