Теория катастрофы - Ник Горькавый

— Вольдемар, — сказала Никки, — покажите, пожалуйста, движение тела по слегка эллиптической орбите.

На экране появился голубой Нептун и точка, двигающаяся вокруг него.

— Покажите эту орбиту из системы отсчёта, вращающейся с тем же периодом, — попросила Никки.

Теперь на экране точка двигалась по небольшому эллипсу в одной части орбиты, уже не обегая планету вокруг.

— Ну и что? — не выдержал профессор. — Я вижу хорошо известный эпицикл для одной частицы! Каждый первоклассник знает, что если космонавт на околоземной орбите бросит вниз мешок с мусором, то мешок сделает небольшую петлю, вернётся через полтора часа и ударит космонавта по макушке! Любимая шутка космических мультфильмов.

— Верно, но что будет, если взять СОТНЮ мешков и каждую минуту бросать по мешку вниз? — продолжала хладнокровно Никки. — Вольдемар, пожалуйста…

На экране появилась уже сотня светящихся точек, которые летели замкнутой цепочкой вдоль маленького эллипса.

— Дорогой Волди, наденьте на ту же ось десяток орбит с меньшим эксцентриситетом, вплоть до нуля, — уверенно командовала Никки.

Аудитория смотрела, затаив дыхание, как на экране завораживающе закружилось эллиптическое поле из вложенных друг в друга нескольких хороводов частиц.

Никки обратилась к ошарашенному Дермюррею:

— Этот орбитальный объект состоит только из частиц, двигающихся по Кеплеру.

Профессор стоял, покрасневший как свежесваренный рак, пожирая глазами невозможное скопление частиц.

— Фикция! В невращающейся системе отсчёта такая штука размажется вдоль орбиты!

Никки вздохнула и попробовала быть образной с упрямым профессором:

— Вольдемар, свяжи частицы верёвочкой, только посвободней.

Частицы опутались нитью, то провисающей, когда соседние тела сближались, то натягивающейся. Какое-то время все смотрели на экран. Верёвки нигде не рвались.

— Вы же понимаете, профессор, — сказала Никки, — что если верёвка не рвётся во вращающейся системе отсчёта, то она будет целой и для любого другого наблюдателя, в том числе и в невращающейся системе отсчёта?

Профессор это прекрасно понимал, судя по налитым кровью глазам.

— Такой протяжённый объект будет разрушен приливными силами! — крикнул он.

— Ну-ну, профессор, — укоризненно сказала Никки. — Приливные силы не могут действовать на точки. Наш протяжённый объект состоит из невзаимодействующих точек, и приливные силы тут совершенно не при чём.

— Вольдемар! — заорал профессор. — Преврати точки в шары и внеси возмущения!

Картинка на экране преобразилась — верёвки исчезли, и частицы, превратившись в шары, начали сталкиваться друг с другом. Скопление заколебалось, разрушилось и растянулось по орбите.

— Ага! — торжествующим паровозом взревел профессор Дермюррей. — Оно разрушается, оно нестабильно! Я так и знал!

— Вольдемар, — не смутившись, сказала Никки, — частицы — это неупругие шарики, покрытые рыхлым слоем и обладающие самогравитацией. Учти слипание частиц при столкновениях и разрушение их кластеров приливными силами.

Овальный вихрь снежных частиц снова закружился на экране. Тела в нём сталкивались, слипались, образовывали временные конгломераты, снова разваливались. Невзирая на эфемерность жизни отдельных частиц и изменчивость их формы, скопление продолжало сохранять стабильность и не проявляло стремления к саморазрушению.

Профессор неотрывно пожирал глазами новую модель.

— Сложность динамически неубедительна. Природа — мастер на изящные и простые решения, — непринуждённо сказала Никки. — Робби утверждает, что принцип такого эпициклического коллективного движения частиц открыл Вайцзеккер ещё в двадцатом веке. Сейчас в эпициклический вихрь можно засунуть и спутник — вихрю это не повредит.

Это уже было чистым издевательством над передовой наукой. Раздался звонок и ученики шумной толпой повалили к выходу. На экране гипнотически кружился совершенно невероятный, с точки зрения Дермюррея, космический объект. Багровый профессор с взлохмаченными волосами таращился на монитор и не замечал очередной цитаты Вольдемара, горящей на задней стене: «Когда природа оставляет прореху в чьём-нибудь уме, она обычно замазывает её толстым слоем самодовольства. Лонгфелло.»

— Спасибо, Вольдемар, — попрощалась Никки, выходя из аудитории вместе с хихикающими студентами. А усталому профессору, который столько делал для этих тунеядцев, тупиц, троллей и троглодитов, никто не сказал ни спасибо, ни до свидания.

Какие же всё-таки свиньи эти дети!

Последняя книга профессора Гуслик «Зимний дождь» стала лунным бестселлером, побила годовой рекорд продаж, и Джоан, растерянную и невозмутимую, пригласили на тиви-интервью. Все студенты собрались вокруг большого аудиторного экрана — послушать беседу с колледжским профессором литературы. Вёл передачу в прямом эфире известный обозреватель книг Кадавр, но вопросы задавались и зрителями.

— Как вы относитесь к восторженным откликам на свою книгу?

— С опасением. От похвал человек глупеет.

— Почему в ваших книгах герои не умирают?

— Читательскую слезу выжать, убив героя, каждый дурак сможет.

— Но врагов и конфликтов у вас много!

— Книге нужны враги. Жизнь книжного героя во сто крат сложнее, чем жизнь обычного человека — на то он и герой.

— Герои-мужчины у вас сентиментальны.

— У женщин две женские хромосомы, а у мужчин — одна. Мужчины тоже плачут, но боятся признаваться в этом, бедняги.

— Что вы понимаете под счастьем?

— Победу над одиночеством.

— В ваших произведениях часто мелькают бабочки.

— Бабочка — удивительное летающее создание: бесшумное и какое-то не от мира сего. Не сравнить с деловыми птицами, хищными стрекозами и всякими мухами.

— Зачем вы работаете в Колледже, а не организуете свою писательскую фирму?

— Сборник студенческих работ я ценю больше, чем собственные книги. Это не сборник, а грядка ростков. Я в Колледже — садовник. Лесник?

— А вы не думаете о стезе детского писателя?

— Думаю! — оживилась Гуслик. — Я разговаривала с одним умным человеком… и меня как озарило: писать книги для взрослых — это очень инфантильное занятие! Придумывать истории для скучающих людей, развлекать, корчить рожи… Фу! Вот детский писатель — это да! самая взрослая и трудная работа.

— Вам понравилась последняя книга Лепе?

— Хороший писатель — жаль, не мыслитель. От книг по-настоящему умного человека не должно быть грустно.