Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Думаешь, она… — начал Курт, и стриг вскинул руку, мягко оборвав:

— Не знаю. Но лучше я.

К кровати тот подошел медленно, осторожно присев рядом и повернув безвольную голову набок, и Курт болезненно поджал губы, увидев засохшие кровавые пятна на плече тонкой ночной рубашки и две сизо-багровые раны на побелевшей коже.

— Сколько ж он раз, мразь… — выговорил он с усилием; фон Вегерхоф вздохнул.

— Она жива, — с заметным облегчением в голосе сообщил стриг. — И вполне человек. Просто в беспамятстве.

По бледной щеке фон Вегерхоф хлопнул ладонью осторожно, позвав Адельхайду по имени, и, не услышав ответа, легонько встряхнул, окликнув снова; дрожащие веки приоткрылись, не видящий ничего и никого вокруг взгляд на мгновение остановился на фогте, притихшем у стены, и ресницы сомкнулись снова.

— Чтоб ты, наконец, захлебнулся, тварь… — чуть слышно и охрипше пробормотала она; стриг усмехнулся.

— Еn voilà des manières, ma chérie[200], — отметил он укоризненно. — Впрочем, я всегда подозревал, что ты меня недолюбливаешь.

Адельхайда распахнула глаза, повернув голову на его голос и с трудом собирая взгляд перед собой; переведя покрасневшие глаза со стрига на Курта за его плечом, еще несколько секунд она лежала недвижимо и молча и, наконец, уточнила:

— Есть способ доказать, что вы не бред?

— Ущипнуть? — предложил он, подойдя к кровати, и Адельхайда слабо улыбнулась в ответ, снова закрыв глаза.

Курт присел у изголовья, вынув кинжал и осторожно взрезав веревки, глубоко впившиеся в тело; кожа вокруг них местами стерлась до сукровицы, и он сжал зубы, не желая видеть даже мысленно того, как пленница пыталась вырваться — упрямо и долго…

— Где этот буйный жмудин[201]? — не открывая глаз, спросила она; фон Вегерхоф, освободив ее босые ноги, поднялся, кивнув через плечо:

— Снаружи замка. Однако это ненадолго. Понимаю, что вопрос глупый, и тем не менее — как ты?

— Тошнит, — откликнулась Адельхайда, вновь открыв глаза и с трудом севши. — И голова кружится.

— Тебе надо что-то съесть, — вздохнул стриг. — И ты сильно обезвожена.

— Там на столе должно быть какое-то питание, — слабо повела рукой она, криво улыбнувшись. — Он пытался меня накормить. Не хотел, чтобы я отдала Богу душу прежде, чем он натешится.

— У нас немного времени, — предупредил фон Вегерхоф, подойдя к столу и скептически оглядывая что-то намертво присохшее к тарелке. Помедлив, он взял со стола кувшин с водой и возвратился к Адельхайде. — Вначале попей… В коридоре мы столкнулись с одним из птенцов, незадолго до этого убили слугу, и только что Гессе — еще двоих; он уже знает, что мы здесь. Не хочу на тебя давить, но задерживаться мы не можем.

— Я приду в себя, — отозвалась Адельхайда уверенно. — По крайней мере, идти смогу.

— Для начала надо определиться, куда, — возразил Курт, осторожно выдернув из-под нее простыню, и, придирчиво осмотрев, надрезал край и оторвал широкую полосу. — Пройденная половина пути, по крайней мере, уже проверена. Вряд ли он успеет нагнать туда еще такую же толпу народу… К счастью, если наши сведения верны, не осталось в живых по крайней мере его личных людей, а наемники ложатся легко.

— Для начала всем надо прийти в себя, — возразил стриг, поставив кувшин на пол, и, принеся Адельхайде тарелку со стола, забрал у него полотняную полосу. — Повернись и подними руки… Наши дальнейшие действия будут зависеть от того, как себя будет чувствовать Адельхайда и не свалишься ли в обморок ты сам.

— Спасибо, — покривился Курт, подставляясь разными боками и тихо шипя, когда фон Вегерхоф от души затягивал повязку.

— Вы не сможете выйти отсюда.

На фогта все обернулись, разом умолкнув, и тот повторил, не глядя ни на кого:

— Вы не выйдете. Вы разозлили его. Он вас не выпустит.

— Ну, и вам свободы тоже не видать, — огрызнулся Курт раздраженно. — В любом случае. Выйдем — молите Бога о том, чтобы угодить на имперский суд, а не на суд Конгрегации. Не выйдем — вам свернет шею ваш хозяин. Или скормит вас вашей же дочери. И поделом.

— Постой, — на мгновение оторвавшись от поглощения засохшей снеди, возразила Адельхайда, понизив голос до шепота, — послушай меня. Оба послушайте; мальчики, здесь что-то не то. Я его знаю. Я его давно знаю, знаю хорошо; это не он.

— В каком смысле? — нахмурился Курт; та кивнула:

— В прямом. Он не может так себя вести. Фон Люфтенхаймер не мог сдать замок и город кучке тварей, пусть бы они не только исцелили дочь, но и воскресили жену. Не мог отдать себя в рабство такому созданию добровольно.

— Люди меняются, — заметил фон Вегерхоф. — Случается — до неузнаваемости.

— Но не так. Александер, ты его не знаешь, как знаю я. Просто поверь: то, что мы видим и слышим — не он. При каких угодно обстоятельствах он не может говорить и думать так, это не его слова, не его воля.

Стриг помедлил, глядя на фогта пристально и долго, и, отвернувшись, неспешно затянул узел на боку Курта. Он повел плечами, глубоко вдохнул, осваиваясь с теснящей ребра повязкой, и, подобрав с пола окровавленную одежду, с трудом протиснулся в рубашку.

— Словом, — подвел итог он, — по твоему мнению, он под полным контролем Арвида? — Адельхайда молча кивнула; Курт вздохнул. — Помнится, я и сам выдвигал подобную версию, однако сейчас не вижу, отчего бы ей не быть ошибочной.

— Это можно проверить, — вновь подал голос стриг, и он обернулся, недоверчиво нахмурясь. — Я не склонен с ходу принимать ничью сторону, однако все может быть. Подумай над тем, что, проведи Адельхайда здесь неделю-другую, заверши Арвид то, что задумал — и она тоже утратила бы значительную часть своей рассудительности. А ведь ее он не намеревался привязывать к своей крови. И этого бы хватило.

— Можно проверить? — повторила Адельхайда, никак не отреагировав на его слова, и, отставив вмиг опустевшую тарелку на пол, осторожно прилегла снова. — Действительно?

— Как? — требовательно уточнил Курт. — Заперев его на все те же пару недель и посмотрев, что будет?

— Нет, — коротко отозвался фон Вегерхоф и, отвернувшись, медленно приблизился к фогту; тот стоял поодаль, глядя в стену, смолкнув и упорно не замечая устремленных на него взглядов; стриг вздохнул. — Эберхарт, — окликнул он, и фогт распрямился, демонстративно отвернувшись. — Эберхарт, — повторил фон Вегерхоф настойчиво, — посмотрите-ка на меня.

Еще мгновение фон Люфтенхаймер стоял все так же неподвижно, упрямо поджав губы, и, наконец, медленно поднял глаза к собеседнику.

— Что вам еще надо от меня? — выговорил он страдальчески и внезапно осекся на полуслове, словно примерзнув к месту.

Фон Вегерхоф подступил ближе, не отрывая глаз от окаменевшего взора наместника, и опустил ладонь на его лоб, точно лекарь, желающий узнать, ушел ли жар у его пациента; минуту оба они не двигались, сцепившись взглядами, и словно бы даже не дыша, ставши похожими на каменное изваяние — памятник Гиппократу во дворе лазарета. Безмолвие и неподвижность тянулись невыносимо долго; наконец, фогт сипло вдохнул, задрожав всем телом, рванулся, пытаясь сбросить с себя прижавшуюся к нему ладонь, и, отшатнувшись, сполз по стене на пол, ошалело хлопая глазами.

— Эберхарт? — тихо позвал фон Вегерхоф, присев перед ним на корточки; фогт вздрогнул, встряхнув головой, точно медведь, которому угодила в ухо пчела, и вскинул взгляд, уставясь на стрига растерянно.

— Господи Иисусе, — пробормотал фон Люфтенхаймер тихо, — что это было…

— Я полагал — вы нам скажете, — заметил Курт осторожно. — Вы, правда, уже много чего наговорили, однако…

— Да-да-да… — поспешно согласился тот, и в голосе фогта проскользнул почти ужас. — Я помню. Хотя, надо признаться, помню слабо; последние месяцы словно попросту ушли куда-то — я будто и не жил. Эта тварь… Я две недели провел запертым, а он поил меня кровью — своей кровью; какая мерзость, если б вы знали…

— Знаю, — тихо откликнулся фон Вегерхоф; тот снова мотнул головой, прикрыв глаза на мгновение, и оглядел комнату с еще большей потерянностью, словно не понимая, где он вдруг очутился.

— Пустота… — едва слышно проронил фогт, и в голосе, на эти мгновения словно изменившемся, снова прошла трещина; он рванулся, пытаясь высвободить руки, фон Вегерхоф прижал его к стене. — Не могу, нельзя! — надрывно выкрикнул фон Люфтенхаймер, и стриг вновь притиснул ладонь к его лбу.

— На меня смотрите, Эберхарт! — приказал он жестко.

Конвульсии стихли так же внезапно; один миг фогт сидел, глядя в никуда, не говоря ни слова, и вдруг медленно, спокойно поднял взгляд к стригу. В лице этом что-то изменилось, сделав его неузнаваемым и не похожим на самое себя, и старческие губы тронула такая знакомая, вызывающая болезненный спазм в горле, усмешка…