Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947 - Альбрехт Кессельринг

В последние годы войны меня все чаще занимал вопрос о том, до какой стадии ее продолжение можно считать оправданным. Способность командира влиять на боевой дух своих подчиненных во многом зависела от его позиции по этой проблеме. После Сталинграда и захвата противником порта Тунис победа стала невозможной. Рассуждения о том, было ли успешное вторжение противника в Нормандии окончательным решением нашей судьбы, казались мне неуместными в обстановке, когда крах нашей обороны на Западном фронте убил последнюю надежду на возникновение тупиковой, патовой ситуации, а мы оказались в отчаянном положении.

Именно по этой причине начиная с осени 1944 года я поддерживал план генерала СС Вольфа, состоявший в установлении контакта с американцами в Швейцарии. Как солдат я убедил себя, что на данном этапе войны политические переговоры с противником были неизбежными и необходимыми. Западные участники альянса никогда не скрывали своего намерения разрушить Германию в политическом смысле, и прежде всего уничтожить национал-социализм и «милитаризм», к которым так или иначе имел отношение весь германский народ и все его руководители. Так утверждала пропаганда противника, не оставлявшая нам никакой надежды на национальное возрождение. На подобную решимость альянса покончить с нами, заключенную в формулу «безоговорочной капитуляции», мы могли ответить только одним: продать нашу шкуру как можно дороже, то есть сражаться как можно дольше и упорнее в надежде измотать противника и попытаться таким образом все же склонить его к переговорам. Однажды, в 1918 году, мы уже выбросили белый флаг и в результате были вынуждены принять безжалостный версальский диктат. Разумеется, никто из нас не хотел повторения этого.

Где-то в районе 20 апреля мне пришлось вплотную задуматься над этим вопросом. Ход оборонительных боев на Восточном и Западном фронтах не оправдал наших надежд. Берлин был в опасности. И все же я снова принял решение продолжать сражаться.

В последние два месяца приказы Гитлера содержали мольбы остановить наступление альянса или задержать его с целью выиграть время до того момента, когда на Восточном фронте мы одержим победу на родной земле, в которую фюрер продолжал непоколебимо верить, и когда будет создана новая – «самая лучшая» – армия, которая восстановит баланс сил; и, наконец, до того момента, когда мы сможем в массовом порядке применить новое оружие, и прежде всего «Народный истребитель» [17] .

Однако, как установили американцы, тщательно подсчитав ущерб, нанесенный нашей военной промышленности, только радикальное усиление с нашей стороны мер противовоздушной обороны могло оказать серьезное влияние на исход событий, но и оно вряд ли изменило бы его. В этой ситуации к заключению мира на приемлемых условиях могли привести политические меры.

Немецкие солдаты, которые не знали страха до тех пор, пока в их руках было оружие, в буквальном смысле слова дрожали от одной мысли о том, что они могут попасть в плен к русским. Покинуть наших товарищей на востоке в этот тяжелый момент было немыслимо для любого командира, а особенно для меня, поскольку я отвечал за положение дел на русском фронте от Дрездена и южнее. Мы просто обязаны были сражаться, чтобы дать нашим войскам, действовавшим на востоке, отойти в британскую и американскую зоны.

Я в срочном порядке порекомендовал трем нашим группам армий на Восточном фронте, подчиненным мне, вступить в локальные переговоры с русскими, но все они отказались воспользоваться этим советом, считая это безнадежным делом. По той же причине на совещании в Граце, состоявшемся в начале мая, представители командования группы армий «Юг» заявили, что нам следует продолжать драться. Я запретил это, отдав войскам четкий приказ выйти из соприкосновения с противником и двигаться форсированным маршем в американскую оккупационную зону.

После смерти Гитлера командование вооруженными силами взял на себя адмирал Дениц. Он сразу же определил курс, которым мы должны были следовать. Дениц стремился как можно скорее заключить мир, но при этом не допустить, чтобы наши солдаты, воюющие на Восточном фронте, попали в руки русских. Соответственно, моя совесть была спокойна.

Сразу же после принятия на себя командования на Южном театре военных действий, которое последовало за капитуляцией 3 мая командования Юго-Западного фронта, я отправил Эйзенхауэру послание, в котором предложил ему капитуляцию всех германских войск, противостоящих американцам, и таким образом от имени адмирала Деница подготовил почву для полной капитуляции германских вооруженных сил. Оглядываясь назад, я по-прежнему считаю, что у меня как у солдата не было иного выбора.

Практическим результатом этого было то, что многие сотни тысяч германских солдат только из состава групп армий Лера, Рендулича и Шернера избежали попадания в лапы к русским и были освобождены почти сразу же после заключения перемирия. Если бы американцы повели себя иначе, количество этих солдат могло бы исчисляться миллионами. Ни один человек из тех, кому довелось видеть немецких военнопленных, вернувшихся из России, или говорить с ними, не станет сомневаться в том, что мы поступили правильно.

Если бы в результате своеволия какого-либо генерала германскому Высшему командованию пришлось преждевременно согласиться на капитуляцию, то есть тогда, когда еще сохранялась хоть какая-то надежда на улучшение положения, хотя бы с чисто политической точки зрения, или существовала возможность предотвращения трагедии хотя бы для части германского народа, этот генерал был бы признан предателем и осужден приговором самой истории. Примеры Петена и Вейгана говорят сами за себя.

Даже в тот период у меня не было иллюзий относительно того, что чем раньше мы сдадимся, тем более выгодными для нас будут условия капитуляции. С учетом итогов конференций в Ялте и Потсдаме, а также последующих событий никто не решился бы утверждать подобное. Следует лишь сказать пару слов о тех частях и подразделениях, которые сражались на изолированных участках фронта и сдавались противнику, ничего не выигрывая при этом ни для себя, ни для всех немецких солдат. Возможно, командиры этих частей и подразделений и выгадали лично для себя какие-то преимущества, но рано или поздно мировое общественное мнение осудило или еще осудит их как оппортунистов.

Альпийский горный массив (я имею в виду именно горный массив, а не мифическую Альпийскую крепость) на описываемом этапе войны служил сборным пунктом для групп армий, действовавших на Юго-Западном и Юго-Восточном фронтах, отдельных частей с Южного фронта и группы армий G. Этот горный район невозможно было удерживать в течение длительного времени, но все же можно было делать это достаточно долго для того, чтобы дать возможность группам армий на Восточном фронте уйти от русских. Темп их отступления диктовался положением тех частей, которые располагались ближе всего к передовой.