Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен - Анатолий Уткин

Бушевало возмущенное людское море. 15 мая 1919 г. вокруг рейхстага собрались 200 000 человек. Митинг открыл министр колоний Йоханнес Белл, возвестивший о том, что будущее страны лежит в африканских колониях. Президент Эберт заверил присутствующих, что правительство не намерено подписывать карфагенский договор.

На указанной специальной сессии доктор Вильгельм Каль, профессор юриспруденции, воззвал к памяти Иоганнна Готлиба Фихте, первого ректора Берлинского университета, который так воззвал к патриотическим чувствам немцев, что они вышвырнули Наполеона из страны. Шейдеман предсказал, что «отсохнет рука, которая создала такой позорный договор, условия которого «неприемлемы». Шейдеман особенно был взбешен созданием «польского коридора» — горький комментарий к принципу «самоопределения наций»[604].

Германская пресса приняла самый жесткий тон. Газеты пестрели оценками типа «неприемлемо», «нетерпимо», «неисполнимо». В своей официальной речи канцлер Шейдеман, по существу, повторил аргументы «сидячего» Брокдорф-Ранцау. Версальский корреспондент «Берлинер тагеблат» охарактеризовал душевное состояние присутствующих как «приговор Германии к смерти». Германская цивилизация взошла на плаху. «Антант кордиаль» готова задушить главную хранительницу культуры. Рабство, которое предназначено Германии, «во много раз более жестокое, более варварское, более позорное, чем рабство прежних времен; к примеру, немецкие военнопленные работают без оплаты своей работы. Германская торговля низведена до нуля. После пяти столетий конструктивной работы Пруссия вычеркивается с карты мира.

Как и в годы войны, германская пропаганда жесточайшим образом обращалась с Британией. В эту «неделю скорби» Англия осуждалась за продолжительный характер войны, за «балканизацию» Европы. «Фоссише цайтунг» писала: «Британия празднует триумф не только над Германией, но и надо всей Европой»[605]. Францию немецкие газеты называли не иначе как «гиеной». (К слову говоря, немцы совершенно неверно избрали главный предмет своего ожесточения. Как раз Ллойд Джордж объективно был почти союзником Германии в рядах «большой тройки». И карикатуристы рейха зря изображали Джона Буля с акульими зубами. Более тонкий подход, пожалуй, мог бы определенным образом оттенить более мягкую британскую политику.)

Германское правительство вернулось после каникул в тихий Веймар, куда 18 июня прибыл граф Брокдорф-Ранцау. Шейдеман заявил, что этот договор он не подпишет никогда, и ушел в отставку. Президент Эберт также пытался уйти в отставку, но лидеры большинства социал-демократов уговорили его сохранить свой пост — иначе в стране начнется хаос. Брокдорф-Ранцау также ушел в отставку. Эберт призвал сформировать правительство социал-демократа Густава Бауэра; тот сформировал коалицию с центристами Эрцбергера, выступил с заявлением перед Национальной ассамблеей и тоже ушел в отставку. Отчаявшийся Эберт призвал Бауэра вновь, и тот согласился. До начала новой войны на Западе оставались часы.

Было видно, что Германия агонизирует. Немцы сожгли трофейные боевые знамена французов. Что было более серьезно, 21 июня 1919 г. на Оркнейских островах, в северо-западной оконечности Скапа-Флоу, немецкие матросы начали бросать свои пожитки в пришвартованные лодки. Немцы начали топить свои военные корабли. Накренился на борт огромный «Фридрих дер Гроссе». «Брюммер» исчез под водой первым. На линейном корабле «Гинденбург» еще реял кайзеровский штандарт. Некоторые из офицеров надели белые перчатки и закурили сигары. Дольше других не мог пойти под воду «Зейдлиц».

Английская эскадра возвратилась с торпедных маневров примерно через два часа. На следующий день британский адмирал Фримантл выразил свое негодование свершившимся. Германский адмирал фон Ройтер взял на себя всю ответственность за содеянное. Это совершенно вывело из себя Клемансо, рассчитывавшего на значительную часть германской эскадры.

Вальтер Ратенау поспешил обозначить новые горизонты. В журнале «Будущее» 31 мая 1919 г. он опубликовал статью «Конец». Он постарался подвести резюме германской дипломатии последних лет. Необоснованной была вера в подводные лодки, в сдержанность Америки, в вильсоновские «14 пунктов».

В состояние разбалансированности пришла германская армия. Сидящий в Кольберге генерал Тренер совещался с высшими лицами теперь уже социалистического рейха. 14 мая его вызвали в Берлин. С точки зрения Тренера, минимальной численностью германской армии был предел в 350 тыс. человек. Теперь для Тренера главным было сохранить единство рейха. По мнению Тренера, потеря Рейнланда или Баварии будет страшным ударом по рейху, но к подлинному коллапсу Германию приведет потеря восточных территорий[606]. Вооруженные силы Германии могут устоять против Запада или Востока, взятых отдельно. Но у рейха нет сил сопротивляться обеим сторонам. Тренер советовал высшему военному руководству отступить на Западе (рассчитывая, что западные союзники на некоем этапе в будущем потеряют солидарность). В то же время германские войска должны жестко стоять против поляков, защищая германские восточные земли.

В такой обстановке возникла тема «национал-большевизма». В начале марта 1919 г. Кесслер, поддерживаемый «фрайкоровцами» Рейнгарда, начал пропаганду коалиции, совмещения «традиционной прусской дисциплины с новыми, социалистическими идеями». Во время национальной «недели скорби» национал-большевизм стал главным предметом общественных дебатов. Так, доктор фон Унгерн-Штерберг обсуждает эту идею 13 мая 1919 г. в газете «Дойче альгемайне цайтунг»: «Сближение Германии с Советской Россией будет иметь в качестве немедленных последствий стабилизацию ныне порушенной ситуации. Мы в будущем должны иметь экономические отношения с Россией, наши отношения не должны быть скомпрометированы мирным договором… Только Англия и Франция могут противостоять нам»[607]. Германии следует просто отвернуться от Запада и построить империю на Востоке. Популярность этой идеи сразу стала необычайной. Единственные, кто откровенно были против нее, — германские либералы. Чрезвычайно неловко себя чувствовали с этой идеей германские социал-демократы — правительство Шейдемана. Орган социал-демократов «Форвертс» писал, что Россия слишком бедна, а состояние ее слишком хаотично, чтобы быть привлекательным. Но нужно отметить, и в «Форвертс» находилось место для аргументации идеи союза с Россией.

На кого же мог опереться Запад во внутригерманском раскладе сил? Прежде всего на политика, который первым перешел линию фронта, чтобы подписать перемирие, — на Матиаса Эрцбергера, лидера центристских сил. Эрцбергер был категорически против Брокдорф-Ранцау в его вызове Западу. Он и не разговаривали и игнорировали друг друга. Эрцбергер говорил, что политика отсылки нот западным союзникам никуда не ведет. Что произойдет, если Германия не подпишет мирного договора? Западные армии войдут в Германию и отделят юг от севера. Поляки войдут в Германию с Востока, и все дело кончится тем, что Берлин подпишет еще худший мир. Эрцбергер предлагал немедленно подписать имеющийся мирный договор за исключением статей 227–231 (об экстрадиции кайзера и его советников и об определении «виновника начала войны»)[608].

Но на Эрцбергере было несмываемое пятно — он был человеком, остановившим войну посредством германской просьбы о сдаче. Националисты — да и все прочие — не желали иметь с ним дело, он был конченый политик. Все — от пангерманистов до национал-большевиков — к Эрцбергеру испытывали если не ненависть, то глубокое подозрение.

Итак, немцы не разобрались в стратегической ситуации: они считали страной, способной их понять, Америку, тогда как все доступные ныне документы говорят о том, что Британия склонна была к модификации договора. Ее, а не вильсоновское окружение, стоило охаживать немецким дипломатам и политикам.

Ллойд Джордж не любил поляков, и это сказывалось на его политических воззрениях. (Это было очень на него похоже — премьер эллинофил и не любил турок.) Это был сильный премьер и один из самых талантливых британских политиков XX в. Его неприязнь была страшной силой. Его энергию не мог в его время превзойти никто. Он вел Британию, ослабившую свою двухпартийную систему, твердой рукой. Начиная с 1916 г. он смело двигался в водах мировой политики.

В мае 1919 г. противоречивые чувства раздирали его. Прежний банкир мира оказался в сложной финансовой ситуации, когда его должники не могли ему платить, лишая Лондон возможности рассчитаться с американскими кредиторами. Кейнс выдвинул план «Оздоровления европейского кредита», согласно которому участники финансовой замкнутой кривой прощали друг другу свои военные долги. Для Лондона это было рациональнее, чем трясти пустые европейские кошельки. 5 мая 1919 г. президент Вильсон ответил следующим образом: «Наши экономические специалисты и финансовые эксперты здесь в Париже убеждены, что представленный план снабжения Германии работающим капиталом лишен здоровой основы. Как можно снабжать Германию капиталом, лишая ее собственного капитала полностью?» Англичане посчитали эти слова частью лицемерия янки, потому что растущие экономические претензии к Германии возникают именно ввиду отказа Вашингтона компромиссно решить проблему европейских долгов[609].